И свидетели, призванные давать показания, - это в основном писатели, критики или другие литературные типы. Поэты - разнообразная группа, но их можно разделить на героев и злодеев. Великие исследования злодеев - и книги, для которых Боланьо впервые стал известен на английском языке, - это новеллы «Дистанционная звезда и ночь» в Чили, и вместе эти портреты фашистских писателей предлагают своеобразное негативное объяснение собственной эстетики Боланьо. Там, где вкус его злодеев в письменной форме является «литературным», хорошо упорядоченным и высококонкурентным, Боланьо будет выбирать свою работу для того, чтобы быть простым, неустановленным и неубедительным. «Дистанционная звезда» относится к единственному поэту в Боланьо, чья работа мы умеем читать, поскольку Карлос Видер, бывший знакомый рассказчика поэтической мастерской, также является лейтенантом чилийских военно-воздушных сил, который после захвата власти Пиночета взлетает в воздух и небо - пишет гномический, но однозначно фашистский стих, чтобы все могли видеть.

Другая важная работа пилота-поэта использует смерть в буквальном смысле как средство: Видер «исчез» ряда чилийцев, а однажды вечером на вечеринке демонстрирует ужасные фотографии, сделанные из его главным образом женских жертв: В общем-то, - неназванный рассказчик суммирует показания очевидца, - фотографии были низкого качества, хотя они произвели очень яркое впечатление на всех, кто их видел. Порядок, в котором они были выставлены, не был случайным: произошла прогрессия, аргумент, рассказ, план.

История Карлоса Видера имеет свой мощный, даже грубый аспект аллегории: фашизм как эстетическая мести неудачных художников. Но это также работа воображения, в которой воображение отказывается от своей власти. Книга заканчивается, как будто рассказчик просто рассказал нам, что мало он знает. И, конечно же, в этой повествовательной скромности есть моральный компонент, когда сам Видер был рад устроить свои трупы так тщательно. По ночам в Чили есть еще одна повесть о том - и на этот раз рассказанный - литературный человек права.

Как и Карлос Видер, у отца Лакруа есть понятие чистой и упорядоченной красоты, которая согласуется с жестокостью; одним из его главных услуг Церкви является развертывание обученного ястреба против голубей, несущих европейские соборы. Боланьо явно сочувствует этому испуганному старику, оказавшемуся между самооправданием и раскаянием, но все равно дает ему свой приход: «И тогда начинается буря дерьма». С другой стороны - сторона революции, беспорядка и неудачи - герои Боланьо. Из первого абзаца истории «Энрике Мартин» - название, естественно, относится к вымышленному поэту - о них и их создателе многое можно понять.

Это означает, что человек может терпеть что угодно. За исключением того, что это не так: очевидно, существуют пределы того, что может выдержать человек. С другой стороны, поэт может терпеть что угодно. Мы выросли с этим убеждением. Утверждение об открытии - это правда, но этот путь - гибель, безумие и смерть.

Вы можете видеть, сколько стоицизма и сколько горя уходит в его литературный трайбализм: его поэты жесткие, а их сломанные жизни печальны. Но связь, объединяющая людей Боланьо, не всегда особенно политическая; это может быть просто, как в «Диких детективах», что они выросли вместе в Мехико, спят вокруг, разговаривают по стихам, кормят врасплох и курят. Работа Боланьо имеет заметное поколение: «Мы выросли с этой убежденностью», - говорит он о том, что поэт может терпеть что угодно.

«Энрике Мартин» рассказывается о главном альтер-эго Боланьо, Артуро Белано, одном из двух главных героев «Диких детективов», так же как многие другие рассказы касаются жизни Б и тень собственной жизни автора. Разговорный тон и, казалось бы, неопровержимое качество прозы Боланьо, с ее неэффективностью и озадаченными саморевизиями, дают ему написание ритма и настроения показаний, в отличие от созданной «литературы». Такой подход, который создает документальное, а не вымышленное впечатление, распространяется на характер характеристики Боланьо: Энрике Мартин не больше, чем его другие люди, «хорошо округленный» или «трехмерный» характер.

Мы не знаем, как он выглядит или говорит, изучает его историю в какой-либо большой детали или получает особое представление о своей психологии. Мотивация самоубийства Мартина, как и мотивация рассказчика, рассказывающего историю, никогда не уточняется.

Вы не чувствуете, что Энрике Мартин - сильный персонаж, населяющий хорошо продуманную историю; вы чувствуете, что когда-либо существовал какой-либо реальный оригинал - что-то, возможно, более мощное и, конечно же, в вымысле, более необычное: а именно, что он просто человек, и что вместо того, чтобы иметь историю, у него была жизнь. Жизнь была просто беспорядок, и потом она закончилась.

Рассказчики Боланьо постоянно ссылаются на то, что они не знают и не могут вспомнить, что-то другое, создающее впечатление, что его вымысел - не что иное. Это, как говорят нам криминологи: признание невежества предполагает честность, а человек, который говорит правду, не делает особых усилий от имени правдоподобия. Не существует лиризма в «Энрике Мартине», как будто любая причудливость была бы снисходительностью, отвлечением или еще хуже.

Вот, например, писатель, который пишет, как если бы литература была всем, что имело значение, и в то же время пишет совершенно неокрашенным образом. Когда рассказчик Амулета говорит, что «холод побежал по моему позвоночнику», или когда Артуро Белано ссылается на свою ссору с Энрике Мартином как на «древнюю историю», это отражает что-то простое и просто исправное на испанском языке. Разумеется, в новеллах иногда появляется галлюцинаторный или фантасмагорический элемент, перенесенный из еще непереведенной поэзии Боланьо.

Но эти образы, похоже, возникают из-за оборванного психического состояния повествователя, а не из мешка метафоры поэта. После самоубийства Мартина рассказчик открывает пакет рукописей: «Никаких карт или закодированных сообщений ни на одном из них, просто стихотворения, в основном в стиле Мигеля Эрнандеса, но были и некоторые подражания.» и здесь некоторые другие поэты названы.

Впервые в письме Мартина упоминается без презрения, хотя и без похвалы; несмотря на свою деривативность, рассказчик приписывает ему поэзию и ее автора, будучи поэтом. Вернитесь к первому абзацу истории о способности поэта терпеть что угодно, в том числе «руины, безумие и смерть». Разрушить можно и в каком-то смысле, и в сумасшествии, и в смерти? Твоя душа может терпеть, но люди Боланьо не верующие такого рода. Ваша репутация может выдержать, но лишь немногие, если кто-либо из персонажей писателя Боланьо, и, конечно же, не главные герои «Диких детективов», похоже, создали стихи, предназначенные для продолжения.

Энрике Мартин - это не имя, которое выживет. Так что может выдержать поэта, если не его душа, работа или репутация? Или - всегда возможность с этим автором - Боланьо просто иронично, когда он превозносит особый статус поэтов? Если это название делает никогда не определенный висцерально реалистичный проект звуком одновременно глупым, опасным и пограничным бессмысленным, это удовлетворяет атмосферу дома Шрифта после того, как архитектор взял, очевидно, не посоветовавшись с женой, проституткой по имени Лупе.

Смешные и мучительные всегда близки в Боланьо, и вскоре сутенер Лупа и его головорезы осадили дом архитектора. Тупик заканчивается, когда Квим подкупает молодых висцеральных реалистов-вождей Белано и Улисеса Лиму духу Лупе в пустыне Сонора в его Форме Импале. Поэта-дириста путают в побеге - «Я увидел, как мой правый кулак врезался в тело сутенера» - и свалился в машину бегства; сутенер дает погоню в своем Камаро; и, с этой сценой опасности и фарса, заканчивается самодостаточный рассказ о прекрасно сконцентрированном приподнятом настроении.

Так же, как в первом и третьем разделах «Диких детективов» используется случайная, сублитературная форма частного дневника, средняя часть использует другой неофициальный документальный материал: устная история. Эти много рассказчиков рассказывают о своих знаниях и воспоминаниях о том, что случилось с Белано и Лимой после их приключений в Соноре, поскольку эти двое бродили по странам и континентам.

Белано и Лима не фигурируют среди рассказчиков, и десятки рассказов о них не сочетаются стереоскопически, чтобы определить точную форму и объем персонажей поэтов. Белано часто сардоничный и высокомерный, Лима имеет тенденцию быть спокойной и пассивной, но это может сказать каждый человек через пять минут. И есть противоречивые доказательства, которые нужно вводить, бессвязно, в запись: отчужденный и превосходный Белано с предельной нежностью относится к женщине, страдающей неловкой гинекологической проблемой, в то время как лиам-подобная Лима не находится над ограблением людей в Вене.

В конце концов, Белано будет замечен, как исчезнувший Рембо в африканские джунгли. Очевидно, ни один поэт не составлял много; как говорит художник, они не были писателями. Они продавали наркотики. Боланьо никогда не раскрывает ни одной из стихов любого человека. Рассказчики, естественно, больше озабочены своими любовными делами, расставаниями, путешествиями, болезнями и карьерой, чем с помощью каких-либо сносок в невидимых чернилах для мексиканской истории литературы. Не то, чтобы действительно была история, или любая тематическая конвергенция.

Если что-то объединяет толпу рассказчиков, это их воздух разъединения, как когда Мария Фонт описывает конец одной из ее любовных дел: «Однажды мы говорили обо всем, что было или не происходило между нами, и после этого мы перестали видеть друг друга».

Она только что рассказала о роспуске висцеральных реалистов тем же тоном; и рассказы рассказчиков часто имеют такое же качество прекращения без полноты. Если лирическая поэзия характеризуется своей фигуральной и эпиграмматической концентрацией, то невероятно размытые дикие детективы являются своего рода анти-стихотворением, отказываясь от какой-либо формы суммирования. Даже в редких случаях, когда рассказчик позволяет себе общее утверждение или объединяющий образ, ясность быстро подрывается. Ближе к концу второй секции журналист-друг испанского литературного критика вспоминает, как критик и Белано угрожают друг другу мечами на пляже на закате, после того как Белано, абсурдно, бросил вызов критику на дуэль.