Хорошо было древним грекам - у них для обозначения любви имелось не одно, а целых четыре слова. Одно - для братской любви, другое - для дружеской, третье - для любви к людям и лишь четвертое - для любви муж­чины и женщины. У нас же для обозначения всех этих разных чувств - одно слово, и по­этому часто возникает путаница.

Не меньшая путаница в головах возникает тогда, когда люди пытаются отличить роман­тическую любовь, любовь-влюбленность - то есть такую, какая была у Ромео и Джульет­ты, - от любви истинной, которой только и следует руководствоваться при вступлении в брак.

А что, скажете вы, разве у Ромео и Джуль­етты была не истинная любовь, разве ради нее они не пошли на смерть? Разве существу­ет другой критерий для того, чтобы отличить настоящую любовь от влюбленности? Любовь ведь «сильнее смерти»!

Давайте вспомним, сколько лет было влюб­ленной паре, воспетой Шекспиром. Ей - три­надцать, а ему - пятнадцать. Подростки, од­ним словом. Самый что ни на есть переходный возраст. Если даже принять во внимание, что в южном климате молодые люди взрослеют быстрее, чем, скажем, где-нибудь в Швеции, все же тринадцать лет - не время духовной зрелости.

А теперь пусть читательницы вспомнят себя в этом непростом возрасте. Пусть вспомнят своих тогдашних подруг. И что, ни одна из них не пыталась хоть раз порезать себе вены или наглотаться таблеток, если вдруг не находила взаимности у объекта своей любви? Думаю, вы сможете вспомнить не меньше двух-трех та­ких случаев. И разве всегда речь шла о незем­ной любви, какой нет и не будет вовеки? Не думаю. Просто переходный возраст - время, когда человеческая психика наиболее ранима и неустойчива, когда любому переживанию придается чрезмерно преувеличенное значе­ние. Ну ладно, сбросим со счетов те случаи, когда девушка или юноша решаются на демон­стративную попытку самоубийства в надежде, что объект любви узнает, оценит и сменит гнев на милость. Но совершаются и вполне серьез­ные попытки, и не всегда из-за любви. Кому-то поставили «двойку» в четверти по геометрии, кого-то предала лучшая подруга, а кому-то (знал я и такой случай) родители не купили новые кроссовки. Человек идет домой - и...

Впрочем, что я грешу на переходный воз­раст. Молодост"ь вообще время нелегкое. Одна девушка двадцати с небольшим лет трижды резала себе вены из-за того, что любимый ее бросил. Казалось бы, вот истинная любовь - ей говорили, что она еще очень молода, что еще будет счастлива, но она отвечала: «А без него мне жизни нет, я не хочу и не буду без него. Или я буду с ним, или меня не будет». Спустя несколько лет она вышла замуж, ро­дила двоих детей и уже пятнадцать лет живет в счастливом браке. А о мрачном эпизоде сво­ей юности говорит так: «Слава Богу, что мама тогда пришла с работы раньше, и я осталась жива. Какая же я была глупая - хотела уме­реть из-за ерунды». Согласитесь, что великую неземную любовь человек ерундой не назовет даже спустя много лет.

Ради истинной любви не умирают, ради нее живут!

Патриархальное общество относилось к та­кому непонятному явлению, как любовь, по пословице: «Не зная броду, не лезь в воду». У молодых людей была установка на семью, на традиционные социальные роли, выполняе­мые в ней. Нынче выработалась установка на феномен любви. Есть некое явление «любовь», оно самое важное, великое, оно, как тягач, вы­тащит из любой житейской сложной ситуа­ции. Была бы любовь, а все остальное либо дополнение к ней, либо достигается, преодо­левается с ее помощью.

Установка на феномен любви запутыва­ет, усложняет жизнь молодых людей, лишает ее ясности и цельности. Молодежь влюблена в феномен любви, не имея четких понятий о его границах, содержании и формах. Так что же такое любовь? Какова она? Как отличить ее от всевозможных «копий», «подделок» - и не только «постороннему наблюдателю», а молодому человеку, переживающему опре­деленное чувство? Прогрессивное мировое искусство, и прежде всего литература (дра­матургия), дали нам множество ярких при­меров любви. Но это в основном была лю­бовь-страсть, любовь-вспышка, и притом нередко любовь, отделенная от брака (добрач­ная или внебрачная любовь). В ней проявля­ется стремление двух полов к близости. Она связана с риском. Это чувство, несущее с со­бой или падение, или гибель. Впрочем, что это я все о молодых да о молодых. Влюбленность можно пережить в любом возрасте. Об этом еще И. А. Бунин в «Темных аллеях» прекрас­но написал. Все чувства изобразил - от тихой грусти до романтического безумия.

Всем нам знакомо это состояние, когда кровь кипит, сон и аппетит пропадают, коле­ни дрожат и при виде объекта любви сердце начинает бухать, как вечевой колокол. Все это эмоции, а эмоции - от гормонов. Поэтому особенно часто влюбленность настигает нас в возрасте 15-25 лет, когда гормонов в ор­ганизме больше всего. В основе такой влюб­ленности лежит прежде всего сексуальное влечение, а оно, как известно, слепое, глухое и очень настойчивое. Именно поэтому для лю­дей, влюбленных друг в друга, не существует никаких культурных, социальных, психологи­ческих барьеров. Для инстинкта продолжения рода важно только одно - чтобы люди подхо­дили друг другу генетически и могли произ­вести на свет жизнеспособное потомство. Ведь человечество по меркам вселенной существу­ет меньше секунды, а инстинкт размножения столь же древний, как сама жизнь. Только у животных все гораздо проще - им не нуж­но своего отпрыска до двадцати лет поить, кормить и сначала в школу, а потом в инсти­тут устраивать. А людям - нужно. И поэтому следует включить разум, прежде чем спешить удовлетворить свой инстинкт.

Однако именно подобное состояние роман­тической влюбленности литература и кинема­тограф называют любовью. Причем литерату­ра старается с древнейших времен убедить нас, что влюбленность и любовь - понятия тожде­ственные. Ромео и Джульетта - сравнительно поздний пример. То чувство, которое описыва­ет знаменитая древнегреческая поэтесса Сафо в своих стихах, можно назвать только влюблен­ностью или страстью. Она пишет, например, что при виде объекта любви у нее «перестало сразу бы сердце биться», и описывает такие всем из­вестные симптомы, как неспособность вымол­вить ни слова в присутствии возлюбленного, дрожь в теле и непрерывный звон в ушах.

К сожалению, не существует точного кри­терия, по которому можно отличить влюб­ленность от настоящей любви. Скажу только, что настоящая любовь - не бесчинствует, то есть ей несвойствен разгул страстей. Любовь - чувство сильное и в то же время нежное; не разрушающее, а созидающее. Если человек влюблен, и при этом у него все из рук валит­ся, если он начинает страдать патологической забывчивостью, падает работоспособность, ухудшается сон и аппетит, а также портятся отношения с близкими, скорее всего мы имеем дело со страстью, а не с любовью. Но попы­таться объяснить это человеку, пребывающему в состоянии подобного ослепления, невозмож­но. Он может и сам все понимать, но чувства при этом все равно будут господствовать над здравым смыслом. Состояние околдованности, «привороженности», что называется, и полное отсутствие сил вырваться из этих сетей.

Помните в «Евгении Онегине» знаменитую сцену у окна, где Татьяна признается своей няне в том, что влюблена? Какова реакция старой женщины? Она предлагает окропить Таню святой водой! Вот особенности воспита­ния. Татьяна воспитана на французских и анг­лийских сентиментальных романах, где влюб­ленность культивируется как самое высокое чувство в жизни, единственное, ради чего ро­ждается на свет женщина. Таня счастлива - она наконец-то влюблена, наконец-то нашелся тот, с кем она готова «свершить смиренный жизни путь». А для няни влюбленность срод­ни бесовскому наваждению, от которого сред­ство одно - святой водой окропить.

Конечно, нравы русской деревни начала XIX века нам чужды, но как часто подобное «наваждение» ломало жизни женщин и муж­чин, прежде вполне счастливых в браке. Жила себе спокойно, имела любящего мужа, и троих детей, и вдруг, ни с того ни с сего, ломает свою жизнь и жизни мужа и детей, бежит за кем-то на край света, будь он хоть пьющий уголов­ник, сидевший за убийство первой жены. И ведь если останется жива, если*каким-то чудом вернется с полдороги, если муж про­стит, то через пару лет будет вспоминать об этом эпизоде с брезгливым недоумением: «И как я могла?» Чаще всего подобные исто­рии заканчиваются трагедией.

Но ведь именно такие трагические сцена­рии выдаются за подлинную любовь. Именно они всячески пропагандируются кино и лите­ратурой. Жила себе со скучным мужем, потом пришел он - такой «духовно близкий», и от­ныне единственная цель - довести до сведе­ния скучного мужа, что она теперь женщи­на свободная. Как разыгрывается трагедия в жизни женщины, решившей искать лю­бовь на стороне, рассказывают немногие пи­сатели - Г. Флобер в «Госпоже Бовари», A.M. Островский в «Грозе», Л.Н. Толстой в «Анне Карениной». Все три героини кон­чают жизнь самоубийством. Это произведе­ния очень грустные и правдивые, и вовсе не про праздник героического ухода от скучного мужа, а про нравственный закон внутри нас, который и есть нам главный судья, как бы мы от него ни отмахивались.

Самый верный отличительный признак любви от страсти выявил однажды в про­цессе нашего разговора один мой знакомый. «Страсть, - сказал он, - это когда ты головой понимаешь, что это - не то, что тебе нужно, но ничего не можешь с собой поделать, и остает­ся только ждать, когда пройдет. Вроде болез­ни, которая объективна и реальна, и не зави­сит от твоей воли и сознания. А любовь - это когда у тебя душа, сердце и голова находят­ся в согласии». Помимо плотского влечения в истинном чувстве присутствует уважение, нежность, доверие и терпение. И, кстати, спо­собность объективно оценивать недостатки своего партнера и умение прощать их.

Вот две истории: первая - о подлинной любви, вторая - о страсти. Разница между этими двумя чувствами очевидна.

Наташа и Алексей поженились рано - сразу после школы. В двадцать лет у них было уже двое детей. Родились двойняшки - Ирочка и Лариса. Все шло прекрасно: была своя квар­тира, Алексей работал, Наташа с удовольст­вием занималась домашними делами. А потом случилось страшное: Алексея сбила машина. И молодой красивый человек оказался при­кованным к постели. И что гораздо страшнее, он был приговорен медициной к пожизненной немощи и неподвижности.

Трагедия, разразившаяся в семье, не сломи­ла Наташу. Ни одного дня она не сомневалась в том, что останется с мужем. Хотя все, кто знал ее: подруги, бывшие учителя, соседи, - настаивали на том, что рано или поздно ей надо будет устраивать заново свою женскую судьбу.

Пойми, - говорили они сострадательно и доброжелательно, - ты еще девчонка, а он калека! Неужели так и пройдет твоя моло­дость? Посмотри на себя - ты же красавица, на тебя все на улице заглядываются.

Это правда. Наташа была очень хороша со­бой. Но кроме красивого лица у нее была пре­красная душа.

Я однажды уже сделала свой выбор, - сказала она, как отрезала.

И больше ни один «доброжелатель» не по­смел открыть рта.

Восемь лет Наташа самоотверженно уха­живала за Лешей. Восемь лет! Росли девочки, она работала, почти не встречалась ни с кем из друзей - просто было некогда. А главное, Наташа не верила диагнозу врачей, которые лечили Алексея. Она все время пыталась най­ти такого специалиста, который бы мог поста­вить ее любимого на ноги. И нашла!

То, как верила она в исцеление мужа, то, как беззаветно и преданно служила она семье, не могло пройти даром! Алексей встал на ноги. Он чувствует себя полноценным человеком. И, конечно, в этом заслуга Наташи. Женщи­ны, которая умеет любить!

А вот пример безрассудной страсти.

Ольга была уверена, что влюблена в Вади­ма. Она рассказывала всем, насколько силь­но любит его! Но что говорить! Главное - это человеческие поступки, только по ним мож­но судить о чувствах и намерениях человека.

Ольга безумствовала, потому что Вадим не проявлял никаких ответных чувств. По ве­черам, потеряв всякую гордость, она стояла у подъезда его дома, в надежде, что он обратит на нее внимание и заговорит с ней.

Наконец однажды ей удалось пригласить его к себе домой. Но Вадим недолго пробыл у нее в гостях и, быстро распрощавшись, ушел.

После его посещения Ольга показывала подругам сохраненную не докуренную им си­гарету, оставленную в пепельнице. Она часто звонила ему и молчала в трубку. Она поху­дела, потеряла всякий интерес к жизни, пере­стала общаться с подругами, забросила учебу. Весь мир был сконцентрирован на Вадиме. Вернее - на стремлении заполучить его, сде­лать «своим».

И - о чудо, - он сдался. Стал приходить к Ольге все чаще. Они стали неразлучны. И что же Ольга? Насладилась ли она своим счастьем в полной мере? Нет! Очень скоро он стал ей безразличен. Как? Ведь больше года она «сохла» по нему, плакала, уверяла всех в том, что это - неземное чувство, и жить без Вадима она не может!

Когда Вадим сделал ей предложение, Ольга расхохоталась ему в лицо. Нет, она не соби­рается жить с ним! Все подруги Ольги были немало удивлены: «Ты же любила его» - «Да, любила, а теперь разлюбила! Он стал досту­пен, а значит, неинтересен!»

Влюбленность - чувство довольно эгоисти­ческое. Это упоение скорее своими захваты­вающими переживаниями, чем умение выслушать партнера. Как уж тут услышишь, когда в ушах, как у лирической героини Сафо, звон стоит непрерывный. Как раз такую ослепляю­щую и оглушающую страсть я наблюдал у од­ной моей знакомой.

У нее был роман с человеком намного стар­ше ее и вдобавок женатым. Ситуация была безнадежной, она это понимала, но ничего не могла с собой поделать. Она не спала, поч­ти ничего не ела, потеряла работу, все время ее терзали какие-то страхи, мучила депрес­сия. Ей было все равно, лишь бы видеть это­го человека, лишь бы быть с ним рядом. Он, похоже, тоже здорово терзался. Однажды он заявил ей, что разводится с женой. Казалось бы, тут ей и обрадоваться - все-таки они бу­дут вместе вопреки всему. «В чем же дело? - спросил я ее однажды. - Что тебя постоянно тяготит?» Она сказала: «У меня такое чувство, что нам не суждено быть вместе, даже если он разведется. Он часто спрашивает меня, о чем я думаю, и когда я отвечаю, он все ин­терпретирует по-своему. У него есть обо мне какое-то сложившееся представление, ка­кой-то образ, имеющий ко мне очень отда­ленное отношение. И говорит он чаще не со мной, а с этой придуманной женщиной. Об­ращается к ней. Я готова кричать, что это же не я, не я! Пару раз я пыталась ему объяснить, кто же я есть на самом деле, и наталкивалась не то что на непонимание - на истерику. Он слышит только то, что хочет слышать и «на­казывает» меня, когда я веду себя не в соот­ветствии с его представлениями. Некоторые факты моей биографии он вообще игнорирует, говорит, что я все выдумала. По той же при­чине он меня не слышит. Я спрашиваю себя, что же будет, когда он наконец увидит меня такой, какая я есть, - разлюбит?»

Я тогда подумал, что люди, ослепленные страстью, похожи на двух глухих, пытающих­ся о чем-то договориться. Стоит ли добавлять, что в скором времени они расстались - веро­ятно, в тот момент, когда наступило прозре­ние. Ведь по-настоящему любящие не будут втискивать любимого в какие-то, ими самими придуманные, рамки, а будут стараться глуб­же узнать друг друга.

Влюбленные чаще всего слепы и к недос­таткам партнера. Они их не видят, а даже если видят, отмахиваются как от чего-то несущест­венного. А, думают, стерпится-слюбится. Оно, конечно, стерпится, если любовь есть. А если вы за нее гормональный взрыв приняли и че­рез пару месяцев совместной жизни обнару­жите, что вас раздражает, как партнер ест, как спит и даже как зубы чистит. Что тогда?

Выходят, как говорила одна моя мудрая знакомая, не за достоинства, а скорее за не­достатки. Их оценивают: много ли и какие са­мые страшные, и можно ли вам персонально с такими недостатками ужиться.

Все это, конечно, гладко на бумаге, пото­му что выбор спутника жизни нетождествен выбору, например, мобильного телефона: дос­тоинства-недостатки, технические характери­стики, цена подходит - берем. Тут все-таки выбирают сердцем. Но я призываю к тому, чтобы и голова не бездействовала при столь ответственном выборе. Ведь если любимый храпит ночью или грязные носки по кварти­ре разбрасывает, это одно, это еще можно тер­петь. А если любимый инфантилен, не готов к принятию решений, постоянно стремится избежать ответственности, если он поднима­ет на вас руку или считает нормальным каж­дый вечер выпивать по стакану водки (хоро­шо, если по одному!), то я бы задумался на вашем месте, выдержит ли ваша великая лю­бовь такое изо дня в день.

Вот что писал о любви Виктор Франкл, ос­новоположник собственной психологической школы, бывший узник концлагеря, в книге «Человек в поисках смысла»:

«Осознание ценностей может только обо­гатить человека. Фактически это внутреннее обогащение частично составляет смысл его жизни, как мы уже видели в наших рассужде­ниях о ценностях отношения. Таким образом, любовь неизбежно обогащает того, кто любит. А раз это так, то не может существовать та­кого явления, как "неразделенная, несчастная любовь"; в самом этом термине содержится внутреннее противоречие. Либо вы действи­тельно любите - и в этом случае вы должны чувствовать себя обогащенным независимо от того, разделяют вашу любовь или нет, - или вы не любите по-настоящему, не стремитесь проникнуть в сущность другого человека, а скорее полностью игнорируете эту сущность и ищете в нем только физическую привлека­тельность или какую-то (психологическую) черту характера - словом, те качества, кото­рые он "имеет" и которыми вы могли бы "об­ладать". В такой ситуации ваши чувства впол­не могут оказаться безответными, но тогда это означает, что и вы не любите. Мы все должны постоянно помнить следующее: увлечение ос­лепляет нас; настоящая любовь дает нам воз­можность видеть. Любовь открывает нам гла­за на духовную сущность другого человека, на действительную природу его неповторимости, скрытые в нем потенциальные ценности. Лю­бовь позволяет нам ощутить личность друго­го человека как целый уникальный мир и тем самым приводит к расширению нашего собст­венного мира.

В то время как она таким образом обогаща­ет и "вознаграждает" нас, она также приносит несомненную пользу другому человеку, ведя его к тем потенциальным ценностям, которые можно увидеть и предугадать только в люб­ви. Любовь помогает любимому стать таким, каким его видит любящий. Потому что тот, кого любят, всегда стремится стать достой­ным того, кто его любит, стараясь всё боль­ше и больше соответствовать представлениям о себе, сложившимся у того, кто его любит, и тем самым он становится всё более и более похожим на тот образ, каким его "замышлял и хотел видеть Бог". Поэтому если даже "без­ответная" любовь обогащает нас и приносит нам счастье, то "разделенная" любовь явно обладает созидательной силой. При взаимной любви, в которой каждый хочет быть достой­ным своего партнера, стать таким, каким его видит партнер, происходит такой удивитель­ный и взаимообогащающий процесс, при ко­тором каждый.из партнеров превосходит дру­гого и, таким образом, возвышает его».

Влюбиться можно и в совершенно чуждого вам и ни в чем не похожего на вас человека. Это чувство может быть основано и не на сек­суальном влечении, а на взаимном интересе. Противоположности, как известно, притягива­ются. Обаяние личности может быть довольно сильным. Особенно свойственно влюбляться в интересную личность женщинам. И смот­реть снизу вверх и восхищенно внимать ка­ждому слову. Но пройдет полгода - всё, чем вы были друг другу интересны, будет позна­но, все «байки» и истории будут рассказаны, и начнутся суровые будни. Вы любите утро, а он вечер. Вы предпочитаете Сартра, а он - «Московский комсомолец». Вы любите бо­гемные тусовки и фильмы Тарковского, а он говорит, что в «Сталкере» два часа показыва­ют подмосковную помойку. Тоже мне, элитное кино! Короче, все, чем вы живете и дышите, для него пустой звук. А все, чем живет и ды­шит он, совершенно чуждо вам. И чем вам за­полнить оставшиеся годы семейной жизни? «Посмотри, не сварились ли пельмени»? Так что более верно не утверждение о том, что про­тивоположности притягиваются, а скорее то, что «любящие - не люди, смотрящие друг на друга, а люди, смотрящие в одну сторону».

Не торопитесь, будьте умны и осторож­ны. Нередко первоначальная романтическая влюбленность переходит в более глубокое

81 чувство, которое связывает людей на всю жизнь. А чаще - не переходит. Не зря в пра­вославных храмах не торопятся венчать влюб­ленных прихожан. Подождите, говорят свя­щенники, полгода, а иногда и год. Ведь у вас впереди вся вечность - что такое по сравне­нию с ней полгода? И ждут. И не зря ждут: спустя некоторое время становится ясно, ми­молетное ли это увлечение или серьезное чув­ство. Ведь это только в романах у людей, пред­назначенных друг другу «небом», при первом же взгляде друг на друга внутри что-то долж­но щелкнуть или зажечься.

Представляете, сегодня - влюбленный взгляд, белая фата, красота, а через год - слезы, крик души, пустота. В 1913 году на 95 миллионов православного населения Синодом было заре­гистрировано около 4-х тысяч разводов. К кон­цу века население страны выросло примерно в полтора раза, а количество расторгаемых браков - в 240 раз!.. Такие-то метаморфозы происходят у нас с некогда устойчивой тра­диционной семьей. Место столкновения двух могучих трансконтинентальных течений соз­дает такой водоворот, такую исполинскую во­ронку, такие тайфуны, циклоны и смерчи в регионе, что индивидуальные судьбы мужчин и женщин несутся и кувыркаются в них, как ничтожные, едва заметные щепочки-былиночки. Что же будет дальше в результате этого глобального коловращения?

Недавно в книге современного писателя Андрея Ильина прочел историю, поразившую меня своей простотой и одновременно жестокостью. По-моему, более яркого подтвержде­ния поговорки о том, что благими намерения­ми дорога в ад вымощена, мне не встречалось. Привожу здесь эту историю полностью.

«Знал я одну девушку, самую непорочную, чистую и романтичную из всех, которых я знал. Этакую сошедшую со страниц книг Мальвину, с бантами, голубыми глазами и большим, доб­рым сердцем.

И вот однажды, как всегда случается в сказ­ках, эта Мальвина встретила своего Пьеро, с еще большим сердцем и еще более голубы­ми глазами.

Два романтических создания нашли друг друга и припали друг к другу. Фанфары и фейерверки возвестили об их любви миру. Пели птицы и расцветали цветы. Ура!

Но вмешалась грубая, как рашпиль, жизнь. Мальвина забеременела.

Забеременела, но ничего своему возлюблен­ному Пьеро не сказала. Как-то не увязывалось это слово - за-бе-ре-ме-неть - с их романти­ческой любовью.

Но потом все-таки сказала. После чего дол­го рыдала на плече Пьеро, и Пьеро долго пла­кал на ее плече, и их горючие слезы, сливаясь, текли по их щекам и капали на землю.

Так они плакали день, два, три. И о том, о чем надо было поговорить, не говорили. А говорить надо было о том, что делать даль­ше. Жениться им было рано, а делать аборт... Для этого это жуткое слово нужно было произ­нести вслух. Аборт... Ну как они, изнеженные души, могли такое сказать? Никак не могли.

И другого ничего не могли.

Отчего Пьеро потихоньку слинял. Как поч­ти все Пьеро в подобных случаях.

Но Мальвина без помощи добрых людей не осталась. Очень хорошие, любящие ее и пере­живающие за нее подружки посоветовали, что нужно делать, чтобы ребенка не было. И при­несли какие-то травки.

Но ребенок выйти не пожелал.

Тогда хорошие подружки обратились к сво­им тоже очень хорошим подружкам, пожалев­шим попавшую в тяжелое положение Мальви-ну и вколовшим ей внутривенные инъекции.

Но ребенок все равно не выходил. А обра­щаться за помощью врачей было уже поздно.

И все подружки предпочли Мальвину поки­нуть. Хотя и плакали от сострадания к ней.

Потом Мальвину предупредили, что после тех травок и тех инъекций она родит в луч­шем случае урода.

Запоздало узнавшие обо всем родители впа­ли в истерику и сказали, что если она родит, то пусть идет на все четыре стороны, что им прижитые неизвестно от кого дети не нуж­ны.

Закончилось все плачевно. Мальвина уе­хала со случайными знакомыми в какую-то глухую деревню, где родила своего ребенка. И убила своего ребенка. О чем никто не уз­нал. А тот, кто догадался, - молчал, чтобы не подводить девочку под статью.

Она не села в тюрьму, но приговора не ми­новала. Приговора самой себе. Тот, убитый ею ребенок, преследовал ее всю жизнь. Она не вышла замуж, не имела детей, ничего не имела. Многие поговаривали, что у, нее «по­ехала крыша».

Наверно, потому и поехала, что она была нормальной. И даже лучше - была доброй и хорошей.

Она была хорошей.

Ее возлюбленный был хороший.

Ее подружки...

А вышло вон как.

Потому что эмоции... Хорошие эмоции, до­брые - любовь, жалость, сострадание... Одни только эмоции! И полное отсутствие разума.

Потому что благими намерениями вымоще­на дорога в ад! В ад, а не в рай!

И тот, кто желает избежать котлов с ки­пящей серой, тот не должен слепо доверять эмоциям, а должен думать, соображать, раски­дывать мозгами... Что, конечно, труднее, чем просто так любить и просто так ненавидеть».

Культ любви породил множество социаль­ных проблем, самая большая из них - по­шатнулись устои семьи. Все эти негативные процессы происходят в христианских, так на­зываемых цивилизованных странах, а в му­сульманские страны, Индокитай, на африкан­ский континент либо «любовная революция» еще не дошла, либо ей усиленно противостоит традиционный уклад жизни.

К концу XX века практикующие психо­логи и психотерапевты, не дождавшись от ученых конкретных решений любовной про­блемы, сами взялись ее решать, так как все предпосылки для этого уже были. И много­вековая проблема человечества стала поти­хоньку решаться. Было выявлено, что любовь, влюбленность и, хуже всего, болезненные око­лолюбовные страсти были ошибочно объеди­нены в одно светлое понятие и усиленно воз­водились на пьедестал.

Вот исповедь молодой разведенной женщи­ны, которая, несмотря на достаточно зрелый возраст и жизненный опыт, тоже попала в ло­вушку романтической любви.

«Наконец-то получив гражданский развод (а церковный - без вины, хотя доля вины, конечно, была - уже получен давно), насла­ждалась свободой (в рамках заповедей), даже празднуя свое одиночество и подумывая, что это, может быть, мой путь, уверенная, что ни­когда и никого больше не пущу в свое серд­це (за исключением восхищения некоторыми, как правило, недосягаемыми в смысле посто­янного общения людьми), я вдруг решила, что за "страдания" и "терпение" что-то хорошее все же должно произойти, что-то вроде награ­ды, - уже пора. Вдруг появилась надежда, что сразу же спустится с небес (словно это заслу­жила!) земное, семейное счастье, о котором все-таки, как оказалось, мечтала и "созрела" (уже забыв тот кошмар, отрезвивший отно­сительно семейной жизни и реальных, повсе­дневных отношений), готовая снова любить, заботиться, жить "для него".

И тут как раз, придя на практику в новый отдел, обратила внимание на сотрудника, с ко­торым сталкивалась по работе давно. Тогда-то он казался мне лишь коллегой, существом среднего рода. Скажи мне кто, что за чувства я к нему буду.питать впоследствии, я бы не поверила. Хотя однажды, столкнувшись с ним по работе поближе, обратила на него внима­ние. Это чувство было тогда замешано на ропо­те и зависти: я - в ужасном положении, а он - словно воплощение житейского благополучия, у него свой, неведомый мне мир, и так хочется туда, к нему... С тех пор отмечала его на рас­стоянии, что-то вроде "зрительной пассии", и вроде бы не без доли взаимности. И теперь, казалось, уже забыла о мимолетной симпатии, еще уверенная, что праздную одиночество, что я "выше всего этого" - то есть как ее там? - да, "любви", хотя, как теперь понимаю, в глу­бине души сознавала опасность влюбленности при новой встрече с ним.

Итак, придя в новый коллектив, я встре­тила свою давнюю поверхностную симпатию. Но я иду сюда только работать! (Хотя в глу­бине души надеялась, вернее, в мечтах уже выстроила мысленную программу, уверенная в ее счастливом конце.) А он, обычный человек, в чем-то, может быть, примитивный, с интере­сами, "как у большинства", неразговорчивый по натуре, стал общаться, словно искал повод заговорить, задавая общие дурацкие вопросы. Но я выше этого! Я фыркала и отстранялась, хотя уже поймала себя на том, что все вре­мя думаю о нем и хочется узнать о нем по­больше, особенно в плане наличия семьи. Я подумала, а может, это он, тот самый че­ловек, моя половина - ровный, спокойный, в отличие от бывшего мужа и объектов "сим­патий на расстоянии"? Когда в коллективе на­чинались разговоры на "всякие такие" темы, он молчал, не смеялся пошлым шуткам или удалялся, что привлекло меня к У. Но как же я покажу свои чувства? А вдруг у него уже все устроено? Говорили, что он не женат, другие - что разведен, третьи - у него дети в школу ходят, и другое. Подруга сразу ска­зала: что там никаких серьезных отношений и быть не может. Просто мужикам скучно, а тут ты - новый элемент в коллективе. Но я со своей категоричностью помышляла толь­ко о серьезном, только так: черное или белое.

Я поехала на выходные в Санкт-Петербург с экскурсией. Молилась блаженной Ксении: помоги, может, это - он? Скучала дико, ждала рабочего дня с нетерпением. На работе, каза­лось, он не уходит и ждет повода, чтобы "слу­чайно" уйти со мной. Но я не давала такой возможности, считая себя опять "выше того, чтобы что-то подстраивать". На собрании он сел почти рядом и все время бросал взгляды в мою сторону (а там, кроме меня, никто не сидел) и пытался заговорить. А я - опять - почти ноль внимания. Этот проклятый "нега­тивизм", когда человек ведет себя противопо­ложно тому, как он хотел бы (это я о себе).

И тут, словно по прошению, случайно в раз­говоре мелькнуло, что он женат, на следую­щий день - что ребенок в школу ходит. Я да­же поучаствовала в этих разговорах, стараясь казаться непринужденной и веселой. Но была шокирована. Что же это было? Показалось?

Лишь дружеская симпатия с его стороны? А мои чувства зашли слишком далеко и пре­вратились в страсть. Дошло до того, что в очередные выходные, в День Святой Троицы, стоя в храме, вместо молитвы я думала только о нем (где он и что сейчас делает). А в парке, где множество людей гуляли с деть­ми, в каждом мужчине с ребенком виделся У., и казалось, что там у них - загадочный, не­доступный для меня мир. И поймала себя на зависти к тем, кого Господь не ведет, вернее, ведет, но не так, как меня, у которых будто все гладко и по плану - учеба, женитьба, семья, дети... Это даже не зависть, а тоска по тому, чего у меня нет. А мне приходится вымали­вать то, что для большинства кажется элемен­тарным и о чем даже не задумываются.

Познав с приходом к вере то, ради чего стоит жить, я готова была променять все на простое, житейское счастье этих мирских лю­дей. Весь предыдущий путь представился мра­ком и сплошными скорбями, псевдодуховно­стью. Да, я считала себя выше этого, а теперь влипла сама. Что-то внутри раздирало меня. И это в День Святой Троицы! Бог оставил меня! - думалось мне. Нет, таким образом мы оставляем Его. Убивало то, что позволи­ла себе размечтаться, влюбиться в человека, вполне земного, заурядного, а не какого-то не­досягаемого; в кои-то веки захотелось всего лишь простого, земного счастья, и сразу "об­лом". Да, это, возможно, плотская страсть, но она зашла так далеко, что я готова была все отдать, лишь бы был рядом У, просто сидеть и смотреть на него, ради этого готова была все бросить - ни работа, ни учеба неинтересны, и сама себе не нужна: жизнь не имеет смысла. Как в детстве - лишь бы держать любимую игрушку, иметь ее и никому не давать.

На работе старалась держать себя в руках. Однако, услышав разговор У. по телефону, кажется, с женой (а вдруг с мамой?), впала в истерику и дома рыдала весь вечер. На сле­дующий день отпросилась с работы - так ста­ло плохо при одной мысли об этой ситуации. В такие моменты в голову лезут мысли о на­шей "жизни в целом", неудавшейся, прокля­той. А лукавый помогает: находятся доводы, которые складываются в логическую цепоч­ку, и еще больше убеждаешься в своей ник­чемности. Фантазия работает на полную ка­тушку. Вечером, когда мама наливала мне чай, я злилась, представляя картину: где-то сейчас У., ему жена готовит ужин... Не говоря уже про мысли о более сокровенных деталях его жизни. Хуже всего то, что в голове крутилось: а вдруг он так же страдает, но не подает виду? И в своих "мечтах" представляла его чувства, но от этого не становилось легче.

Однако надежда умирает последней: а вдруг есть шанс? А вдруг он действительно разве­ден? Кто-то говорил - у него лишь формаль­ная семья. И я пыталась общаться с У. как со всеми, чтобы побольше узнать о нем. Одна­ко в присутствии У. сердце колотилось, меня словно парализовывало, а слова не шли с язы­ка. Со стороны я, наверно, выглядела мрачно, угрюмо, что могло его отталкивать. И У. Уже не так активно и часто заговаривал со мной и, казалось, шарахался от меня при разго­воре. Может, испугался, почувствовав, что я к нему питаю (меня мог выдать взгляд и что-то в поведении)? Всякие доводы лезли в голову. Трудно понять другого человека, то, что им движет. Ведь мы пытаемся думать за других, примеряя все на себя. И я, наверное, также, взглядом и поведением когда-то иску­шала кого-то, не осознавая этого?

Пребывать на работе превратилось в пытку: видеть близкого и недосягаемого У., зная, что "никогда"...

Когда я поняла, что у меня два пути: или выбросить это наваждение из головы, или я заболею (подумай о маме!), то попыталась взять себя в руки. Здесь уже действовал ин­стинкт самосохранения. Стала изо всех сил сопротивляться с Божией помощью. Господь всегда рядом и готов помочь нам, если толь­ко мы сознательно не отталкиваем Его по­мощь...

Батюшка сказал: "Молитесь, чтобы Господь отнял это чувство". И процитировал одного старца: "Мы не властны над мыслями, но мы властны не вить гнезда, где они бы жили".

Сработало также задетое самолюбие: раз на меня не обращают внимания, то какой во всем смысл? И я "не отставала", максималь­но демонстрировала, как "не обращаю на него внимания", проходя мимо него с таким выра­жением лица, будто его вообще нет, пустое ме­сто. И тут гром грянул с ясного неба: я узнала, что У. переводят в другой отдел.

Я понимала, что это уже болезнь, даже если вдруг чудом окажись чувство взаим­ным, я не смогла бы адекватно общаться с У. И я взмолилась: "Господи, дай мне равноду­шие к У.! Ничего сейчас больше не надо!" Так меня "скрутило" внутреннее обстояние, что даже об отвращении к У. просила.

Прошение почти исполнилось. Я стала трез­вее смотреть на У, воспринимая его по-дру­гому. Стало появляться ощущение неестест­венности, надуманности чувства, словно оно обращено не к реальному У, а к вымышлен­ному объекту, многие черты которого додума­ны. С удивлением косилась на носовой пла­ток, пропитанный слезами безысходности и отчаяния. А ведь рыдала так, словно опла­кивала умершего. Исповедовалась и причас­тилась. Заказала молебен святым мученикам Киприану и Иустине. И как будто случайно в проповеди батюшка сказал, что "порой нам кажется, что святость - это что-то серое, скуч­ное, неинтересное, как и хождение в церковь, а мирские интересы и страсти - заманчивые, яркие, красивые". Я поняла, что мы, часто не удовлетворенные жизнью, жалеем себя и при­думываем кумиров, наделяя их желаемыми свойствами; изобретаем скорби, не имея ника­ких причин к тому, искусственно подстраивая события и чувства (здесь - желание любить и быть любимым) под собственные фанта­зии.

Оставалось четыре дня. Да, говорила я себе: опыт есть, время лечит. Накачавшись валерь­янкой, доходила оставшиеся три дня на работу, стараясь не сталкиваться с У, но надежда те­плилась и теперь. Такая вот драма! Но все же удивлялась своему спокойствию, когда после прощального банкета, сказав обычное фор­мальное "до свидания", "мой" У. спокойно ушел, словно завтра придет снова на работу. Ушел к своим делам, к жене, наверное; гото­виться к поездке в отпуск, а из моей жизни ушел навсегда. Но опять поразительное спо­койствие. Только дома дала волю своим чувст­вам, осознав вполне свою безысходность. На­думанную?..

До сих пор одна моя половина скучает и на­деется, подкрепляемая, наверно, внушениями от лукавого, а другая - понимает, что причи­на - во мне самой, что все это не о нем.

И все-таки где-то в глубине не оставляет надежда и мысль: "Когда-нибудь будет еще шанс. Все еще кажется, что У. тоже где-то си­дит и вспоминает меня. Очень хочется в это верить".

Но для чего все это было попущено Богом? Наверное для того, чтобы я отказалась от сво­ей самонадеянности. Я была уверена, что смо­гу своими силами противостоять симпатии к женатому человеку, часто давая советы по этому же поводу безнадежно влюбленным знакомым: "Да что ты, не стоит того, - это лишь болезнь, "прилепление к земной твари", как выразился когда-то один батюшка о моей давней неразделенной любви".

Недавно одна сотрудница во время чаепи­тия, сопровождаемого обычными пересуда­ми, вскользь упомянула об У: "Да что ты, он же разведен". И опять закрутилось в голове: "А вдруг? Только когда?"»

Психологи предлагают несколько методов исцеления от безответной любви:

1. Даже при счастливой взаимности соблю­дайте правильную дистанцию. Крайне опасно (и вредно для самой любви) пытаться разде­лить все без остатка: мечты, досуг, деньги, ра­боту, тайные желания - и замкнуться друг на друге. У каждого должен оставаться собствен­ный круг общения. Нужно питать свою лю­бовь, а не питаться ею.

Если вам не удалось избежать концентрации на одном чувстве, используйте прием, рекомен­дованный еще Овидием в поэме «Лекарство от любви». Раскидайте костер. Заставьте психику заниматься различными проблемами. Многие сильные люди заваливали себя работой, спаса­ясь от сердечного горя, но и этого мало: нуж­но найти и новый круг людей, и новое заня­тие (курсы вождения, дельтопланеризм - все равно) и продумать свой отпуск и выходные, чтобы не сидеть без дела. Занимайтесь чьей-то проблемой, помогайте ближним. Разбросав та­ким образом головешки костра, вы скоро по­чувствуете, что порознь они гаснут.

2. Одним из быстродействующих средств для исцеления от духовного недуга является физическая активность. Это сильное и быстро­действующее средство особенно важно в пер­вые дни расставания. Сильная физическая на­грузка снижает любой стресс. Это химическая реакция: из организма вместе с потом выходит адреналин (ощущение тоски и безысходности) и норадреналин (ощущение гнева и враждеб­ности). Полезен также массаж, баня, облива­ние холодной водой, морские и воздушные ванны. Больше движения и минуты релак­сации. Полезно сменить рацион. Отказаться от острой, жирной, сладкой пищи, от любого алкоголя, ввести вегетарианскую диету. Еще надежнее - строгий пост, который тормозит обменные процессы и снижает энергетическое напряжение.

3. Один из методов Дейла Карнеги сформу­лирован так: если вам достался лимон, сделай­те из него лимонад. Энергия любви может быть направлена не на саморазрушение, а на созида­ние. В истории немало примеров, когда, спаса­ясь делом, отверженный влюбленный в конце концов просто поднялся выше своих пережи­ваний и человека, который их вызвал. Фран­цузский композитор Гектор Берлиоз несколь­ко лет добивался любви ирландской актрисы Генриетты Смитсон и, наконец, направил всю силу своего чувства на написание гениаль­ной «Фантастической симфонии». Водной из частей Берлиоз изобразил отвергнувшую его женщину отвратительной предводительницей ведьм на шабаше. Биографы свидетельствуют о том, что, закончив симфонию, композитор вдруг почувствовал, как избавился от мучи­тельного наваждения безответной любви.

4. Нужно развенчать свой идол. Любят всег­да одновременно и человека, и идеализирован­ный образ, созданный на его основе. Исполь­зуя это свойство любви, Лопе де Вега в ко­медии «Собака на сене» предлагает: «Хотите я подам совет? Уверен, он поможет делу. Вы вспоминайте недостатки, не прелести. Старай­тесь в памяти носить ее изъян!»

5. Накопившуюся боль нужно выплеснуть, поэтому не замыкайтесь в себе. Вы можете рассказать все близкому человеку: спрашивая совет, прикрываясь чужим именем или откро­венно говоря о своей беде - не имеет значе­ния. Психология называет это «отрегулиро­вать эмоции».

Один из традиционных приемов психоте­рапии - письменно фиксировать свои про­блемы и навязчивые идеи. Это сильное ле­карство, которое помогает даже психически больным, может спасти и вас: не жалейте вре­мени вести дневник. Особенно хорошо, если кроме своих переживаний вам удастся закре­плять на бумаге анализ и возможные выходы из ситуации.

6. Один из универсальных приемов закреп­лен в русском фольклоре поговоркой: «Клин клином вышибают». Если вам удастся полю­бить другого человека, то проблема практиче­ски решится или, по крайней мере, не будет такой острой.

7. Если у вас есть возможность, можно об­ратиться к специалисту-психологу, психотера­певту, консультанту по семейным проблемам: борьба с душевной катастрофой должна вес­тись профессионально и индивидуально. Од­нако существует около 20 приемов психологи­ческой самозащиты, которыми человек и сам в состоянии воспользоваться. Кроме тех, что уже были упомянуты, добавим еще три:

а) лиса и виноград. В басне Эзопа лиса избав­ляется от психологического напряжения из-за невозможности достать виноград рассудочным способом: она убеждает себя, что виноград еще зелен, не очень-то ей и хотелось и т. д.

б) бывает и хуже. Рассмотрение несчастий других людей часто убеждает нас, что собст­венные беды можно терпеть

в) создание невыносимых условий. В ста­ром анекдоте в ответ на жалобы соседа на тесноту, мудрый человек посоветовал ему ку­пить козла. Когда через некоторое время тот взмолился, что стало еще хуже, мудрец посо­ветовал продать козла и тем сильно облегчить свою жизнь.

Возможно, у вас возник вопрос: зачем нужно было на страницах этой книги, адресованной тем, кто давно вышел из возраста Джульет­ты и поклонниц группы «Иванушки интернэшнл», так подробно рассказывать о влюб­ленности и страсти? На это я отвечу цитатой, принадлежащей перу выдающегося русского публициста конца XIX - начала XX века Ми­хаила Меньшикова: «Сама по себе любовная страсть не заслуживала бы большого внима­ния. <...> Но как страсть, и самая жадная из страстей, она слишком расстраивает счастье, чтобы не бороться с нею со всею энергиею, на которую способна совесть».

Здравствуйте, Уважаемые Читатели. Сегодняшней заметкой я открываю целый ряд статей, посвященных такому психологическому феномену, как любовь. Материал статей был взят из самых разных источников – здесь есть и научная литература (Евгений Павлович Ильин «Психология Любви» (данную книгу я буду использовать, как основной источник материала о феномене любви )), и философская литература (Эрих Фромм «Искусство любить») (которая, в свою очередь базируется пусть и на достаточно интересной, однако НЕ подкрепленной каким-либо эмпирическим знанием (т.е. практическим опытом научных исследований) и потому несколько идеализированной (в силу своей бездоказательности) голой теории, и научно-популярная (психопопсовая) литература, требующая, в силу своей лженаучности и псевдологии, особенно тщательного анализа и критического разбора (М.Е. Литвак «Секс в семье и на работе» и «4 вида любви»; Гэри Чемпен «Пять языков любви»). Также ряд материалов был скопирован со старого сайта Михаила Литвака – с ряда тем на форуме и записей в блогах его пользователей, а также с сайта Екатеринбургского филиала КРОСС-Клуба, руководителем которого является психолог Галина Китаева.

Внимание! Чтобы быть в курсе последних обновлений, я рекомендую Вам Подписаться на мой Основной Ютуб-канал https://www.youtube.com/channel/UC78TufDQpkKUTgcrG8WqONQ , поскольку все новые материалы я делаю теперь в формате видеороликов . Также совсем недавно я открыл для Вас свой второй канал под названием « Мир Психологии », где публикуются краткие видеоматериалы на самые разные темы, освещаемые через призму психологии, психотерапии и клинической психиатрии.
Ознакомиться с моими услугами (ценами и правилами психологического онлайн-консультирования) Вы можете в статье « ».

А сейчас, дабы не откладывать дело в долгий ящик, я передаю слово доктору психологических наук, Евгению Павловичу Ильину и его книге «Психология любви»). Свои комментарии я, как обычно, пишу в скобках и обозначаю их инициалами (Ю.Л.).

«О любви написано немало книг. Однако они в большинстве своем относятся к научно-популярному жанру или к беллетристике. (Это точно. О любви, в основном, пишут многочисленные авторы т.н. «психопосового» жанра (популярной психологии) – так, разглагольствованиями о любви во всех ее видах, формах и содержаниях буквально испещрены книжки, например, таких авторов, как Анатолий Некрасов или Луиза Хей. Впрочем, материал данных книжулек, как правило, высосан из пальца и, в силу своей нелепости (нередко доходящей до абсурда), НЕ является хотя бы сколько-нибудь адекватно применимым в условиях нашей повседневной жизни. Как говорится, «написано красиво, а толку мало»; Ю.Л.). Отношение же ученых к феномену любви, и, как ни странно, в большей степени психологов, весьма прохладное. (Отношение психологов к изучению проблемы любви напоминает древнегреческий миф об отношениях Эрота (символа любви) с Психеей (символом души, ищущей свой идеал, от которой и произошло название науки психологии). Эрот, сын Афродиты, влюбился в очень красивую молодую женщину Психею. Однако Афродита была очень недовольна, что ее сын, небожитель, хотел соединить свою судьбу с простой смертной, и прилагала все усилия, чтобы разлучить влюбленных. К сожалению, позиция многих ученых-психологов такова, что они, подобно Афродите, не хотят «соединить» психологию с проблемой любви, т.е. подвергнуть этот феномен научному рассмотрению и изучению (либо в силу несерьезности темы, либо из-за неверия, что любовь возможно вообще изучать). Остается все же надеяться, что, как и в древнегреческом мифе, союз Психеи (психологии) с Эротом (любовью) будет заключен.).
К. Штайнер (2003) отмечает в связи с этим: «Ни психология, ни психиатрия не признают любовь предметом, достойным научных исследований. Слово «любовь» неприемлемо в научных дискуссиях. Представители наук о поведении, говоря о любви или влюбленности, если вообще удостаивают ее упоминания, обычно робко улыбаются, как бы говоря: «Любовь – это тема поэтов и философов. Мы, ученые, не можем изучать любовь!»» (с. 130).
Многим кажется, что научный подход к эмоциональной сфере человека, в том числе и к любви, приведет к утере аромата от самого этого слова, превратит романтику отношений в серые повседневные будни. Вот что, например, пишет социолог С. Самыгин: «Разные науки: философия, психология, история и прочие пытаются дать человеку определения, границы любви. Нужны ли они? В психологии выделяют различные стадии и названия любви. Люди читают и сравнивают: у нас год назад была любовь-страсть, а теперь любовь-дружба. Наши отношения перешли со второй стадии на третью. Нужны ли для любви классификации, стадии, параметры, станет ли легче, если знать, на какой стадии вступать в брак, а на какой разводиться или рожать детей? Вряд ли большое количество людей становится счастливее, когда с помощью тестов и определений узнают, на какой стадии находится любовь Мир проиграет очень много, если дать четкие определения чувствам и эмоциям».
Некоторые же ученые, наоборот, делают попытки создать математические модели цикличности любви (Gragnani et al., 1997; Sprott, 2004).
Вряд ли можно принять эти крайности. Было бы странно отказываться от научного познания этой важнейшей стороны жизни человека. Как сказал поэт С. Щипачев, «любовь – не вздохи на скамейке и не прогулки при луне». Любовь – явление гораздо более серьезное, она пронизывает всю жизнь человека, определяя его развитие, мироощущение, а порой и весь смысл жизни. Однако и втискивание этого феномена в рамки математических формул и моделей вряд ли возможно. (Это точно; Ю.Л.).
Испанский философ Ортега-и-Гассет пишет, что нет области менее изученной, чем область любви. Причин тому несколько. Во-первых, любовные истории – зона, сокрытая от чужих глаз. Любовь нельзя пересказать: от пересказа контуры ее размываются. Во-вторых, каждый невольно обращается к собственному опыту, как правило, небогатому, а чужой опыт в руки не очень-то и дается. И поскольку каждый считает себя в этих вопросах экспертом, к мнению психолога будут относиться скептически. (Да, совершенно верные наблюдения испанского философа, используя лишь фамилию которого некоторые преподаватели легко могут завалить студента-двоечника: «Студент, Вы только что рассказали о философии испанского философа Ортеги, а теперь давайте перейдем к философии испанского философа Гассета»:). По слухам – некоторые горе-студенты на этот подвох даже покупаются:); Ю.Л.).

Все те вариации и муссирования, которые претерпела тема любви в индивидуальном и общественном сознании на протяжении тысяч лет существования человеческой культуры, не сделали наши представления о самой любви сколько-нибудь ясными и отчетливыми. Более того, не будет преувеличением сказать, что тема любви – это самая непроясненная, непонятная, загадочная и, как мне представляется, самая мистифицированная тема в человеческих взаимоотношениях. Все попытки означить и обозначить сам феномен любви приводили к тому, что он лишь скрывался за сонмом слов, оставался невыраженным, непонятым, неразгаданным. Какими бы ни были определения любви – «Бог» (Евангелие), «чувство» (обыденное сознание), «сублимированное сексуальное влечение» (Фрейд), «инвазия архетипического содержания» (Юнг) , (Уважаемые Читатели, поскольку я не сильно жалую все психоаналитические теории (неважно, будь то Фрейд, Юнг, Салливен, Винникотт, Мелани Кляйн или Нэнси Мак-Вильямс), то некоторые психоаналитические термины, с Вашего позволения, я расшифровывать НЕ буду просто потому, что мне совершенно неохота забивать Вашу голову откровенной ахинеей и туфтой (например, такой, как «инвазия архетипического содержания»); Ю.Л.) «способность и искусство» (Фромм) и т.д., – все они делают ее лишь частью того или иного мифа. Что же касается различений, которые пытаются делать применительно к любви, то фактически они не идут дальше триады, известной еще древним грекам, – эрос, филос (любовь-дружба, дружественность, расположение, притяжение, влечение (не в сексуальном смысле); Ю.Л.) и агапе (мягкая, жертвенная, снисходящая любовь к ближнему. Хотя, на мой взгляд, к триаде любви следует добавить еще и такое понятие, как «Сторге», обозначающее у древних греков любовь детей к родителям; Ю.Л.). Орлов А. Б. 2004. С. 26.

И все же в настоящее время научные исследования феномена любви проводятся, хотя их не так много. В большей степени это касается психофизиологов, сексологов, философов, педиатров, психотерапевтов. А вот психологи по-прежнему в большинстве своем обходят эту проблему своим вниманием.
Проблема любви, о которой идет речь в данной книге, весьма многогранна и многозначна по содержанию и формам проявления. Это не только любовь между мужчиной и женщиной, как она узко чаще всего понимается в обыденном сознании и воспевается в литературе и искусстве. Это любовь между людьми вообще (любовь родителей к детям, детей к родителям, любовь к родине и т.д.). Это и эмоции, связанные с чувством любви, и проявление любви (ласка).
В этой книге мною сделана попытка собрать и обобщить имеющиеся разрозненные научные данные о любви, которые нашли отражение в четырех разделах:
Любовь и влюбленность
Проявление любви в переживаниях
Экспрессивное проявление любви
Эротическая (сексуальная) любовь .

Долг без любви не радует. Воспитание без любви порождает противоречие. Порядок без любви делает мелочным. Обладание без любви порождает скупость. Вера без любви порождает фанатизм. Горе тому, кто скуп на любовь. Зачем жить, если не любить?
Лао Цзы

Без любви белый свет не мил.
Народная поговорка

В человеке заложена вечная, возвышающая его потребность любить.
Анатоль Франс

Если опросить людей, какие чувства, имеющиеся у них, они могут назвать, то в первую очередь будет названо чувство любви. Как светские, так и религиозные мыслители с давних пор пришли к выводу, что любовь играет главную роль в жизни людей. Исключительный статус любви отражен в выражении «Любовь правит миром». Еще Данте утверждал: «Любовь – эта та сила, что движет миром, и если нам не удается удовлетворить свою потребность в любви, от этого страдает все в нашей жизни» . (Да, совершенно верно, без любви жизнь человека полноценной НЕ является; Ю.Л.).
Неслучайно упоминания о любви появились уже сорок три столетия тому назад – в шумеро-аккадском пантеоне богов была богиня Иштар, покровительница любви. У древних греков уже происходит разделение «зон ответственности»: за душевную любовь и красоту отвечает богиня Афродита, а за страстность и телесность – божество Эрос. Мифология говорит, что когда мира еще не существовало, когда царил хаос, когда все находилось в потенциале и ничто еще не было проявлено, – тогда появилась сила, способная все упорядочить, все объединить, всему дать форму и жизнь. Эта сила и есть Эрос, Любовь. И когда Эрос упорядочил всю Вселенную, он стал распространять это на разные ее уровни, словно спускаясь по ступеням от самого высокого Неба до самой конкретной, видимой и ощутимой Земли, на которой находимся мы. Эрос заботится о том, чтобы на каждом уровне Любовь выражалась в своей, особой форме, соответствующей этому уровню. Согласно Платону, Эрос – самое древнее архаическое божество, Первозданная Любовь, изначальная сила взаимного притяжения. Эрос, говорит мифология, выражает себя в разных формах, вплоть до превращения в ту, что известна нам сегодня, – Амура со стрелами, спутника Афродиты, пользующегося малейшей оплошностью людей, чтобы воспламенить сердца.
Большая роль любви отводится и в христианских учениях. Основатель христианской веры хотел, чтобы любовь была отличительной чертой его последователей (от Иоанна, с. 35). А апостол Павел, обращаясь к аристократии в своем «Послании к коринфянам», превозносил любовь, указывая на то, что все достижения человека, которые не мотивировались любовью, в конце концов, не имеют смысла. «Любовь долго терпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а порадуется истине; все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит. Любовь никогда не перестает…». В заключение он писал, что в последней сцене человеческой драмы останутся лишь три действующих лица: «…вера, надежда, любовь; но любовь из них больше» (от Павла, 1-е послание коринфянам, с. 13).
Недаром в христианстве любовь рассматривается как божественный завет, превосходящий все остальные: «люби и того, кого трудно любить»; «возлюби ближнего, как самого себя».
Однако часто любовь, исходя из биологических позиций, понимается лишь как отношения между особями разного пола, как романтическая любовь. Поэтому любовь рассматривают как избирательный поиск брачного партнера (С. Самыгин). Ссылаются при этом на примеры из животного мира. Так, многие птицы создают прочные пары, иногда на всю жизнь, и очень тяжело переживают потерю партнера («лебединая верность»). Избирательность демонстрируют млекопитающие хищники, например волки, ведущие стайный образ жизни. Наиболее последовательно эту точку зрения отстаивал Зигмунд Фрейд, который считал, что все человеческие привязанности вытекают из одного общего источника – полового влечения, либидо. (Ну да, дедушка Фрейд вообще все сводил исключительно к сексу:); Ю.Л.). Он писал, что ядро того, что мы называем любовью, – это половая любовь, цель которой – половая близость. Конечно, половая любовь играет важную роль в жизни человека. Она привлекает своей загадочностью, своей силой, масштабностью изменений, которые она приносит в жизнь личности.
Но романтическая любовь не сводится к половому влечению, так как с развитием человеческого общества любовные отношения между мужчиной и женщиной стали приобретать человеческий, социальный и избирательный характер. Однако для этого человечеству пришлось пройти длительный, в течение многих веков, путь.
Свой исторический путь прошла и любовь родителей к своим детям, роль которой в жизни человека и общества не меньшая, чем половой любви.
Понимание роли родительской заботы и ласки, проявляемой при физическом и психическом контакте родителей с ребенком, пришло к людям не сразу. Даже родоначальник идеи родительской любви Ж.Ж. Руссо собственных детей от своей постоянной сожительницы Терезы отдавал в приют. (Такое поведение Руссо следует связать с его глубоко шизоидным характером, вследствие которого он относился ко всем детям, включая своих собственных отстраненно, холодно и равнодушно и, возможно, вообще НЕ понимал, зачем и для чего они нужны; Ю.Л.). Среднее ежегодное число подкидышей в Париже между 1773 и 1790 гг. составляло 5800 человек (на общее число 20-25 тысяч рождений).
Достаточно равнодушно относились к детям и аристократические матери, которые отдавали младенцев на выкармливание в чужие семьи и воспитывали детей в закрытых пансионах, монастырях и школах. Родившийся в 1754 г. князь Талейран вспоминал, что родительские заботы еще не вошли тогда в моду. В знатных семьях любили гораздо больше род, чем отдельных лиц, особенно молодых, которые еще были никому не известны. Сам Талейран был отдан кормилице сразу же после крещения, состоявшегося в день его рождения, и в течение четырех лет мать ни разу не навестила его. (Вот что значит поистине ПЛОХОЕ воспитание и отношение к ребенку со стороны родителей. Данный абзац я настоятельно рекомендую прочесть всем тем, кто ненавидит своих родителей и считает, что именно они (а НЕ собственная безответственность за свою жизнь в зрелом возрасте) являются источниками всех бед; Ю.Л.).
До конца XVIII в. материнская любовь во Франции была делом индивидуального усмотрения. Формирование устойчивой эмоциональной близости между родителями и детьми затруднялось высокой рождаемостью и еще более высокой смертностью. Ведь из-за плохого и небрежного ухода в XVII-XVIII вв. в странах Западной Европы на первом году жизни умирали от одной пятой до одной трети всех новорожденных, а до 20 лет доживало меньше половины. Например, Людовика XIII впервые выкупали почти в семилетием возрасте. Все это делало жизнь отдельного ребенка, особенно если он не был первенцем, не такой ценной, как сегодня.
Необходимость тесного контакта новорожденного с матерью в первые недели после рождения была понята уже в «непросвещенные» с точки зрения медицины времена. Неслучайно у разных народов существовал обычай освобождать роженицу от бытовых забот на первые полтора месяца. У русских тоже были так называемые сороковины, когда сорок дней после родов в доме хозяйничали добровольные помощницы из числа родственниц и соседок. Это позволяло маме восстановиться после родов, а младенцу, получавшему маму «в безраздельное пользование», полноценно адаптироваться к жизни вне утробы. (Все правильно. Люди уже тогда понимали всю важность и значимость матери в жизни ребенка; Ю.Л.).
Поэтому не случайно в Европе в конце XVIII в. начинается кампания за то, чтобы матери сами выкармливали младенцев, не доверяя их ненадежным кормилицам. Требуют (и добиваются) освобождения ребенка «от тирании свивальника» (длинная узкая полоса ткани, которой прежде обвивали младенца поверх пелёнок; Ю.Л.). Каждый ребенок, даже новорожденный, стал восприниматься единственным, незаменимым, а его смерть стала переживаться как невосполнимая горькая утрата.
Научные представления о любви в эпоху Античности разрабатывались философами и существенно отличались от мифологических. У Аристотеля понятие любви скорее плотское, он относил любовь к одной из первичных энергий человеческого тела.
Свой смысл в понятие «любовь» вкладывали суфийские философы и литераторы Персии и Арабского Востока во времена Средневековья. Так, в поэзии Омара Хайяма и Алишера Навои любовь в духе суфийской традиции отождествляется с вином. Вино, наливаемое в сосуд, т.е. в бренную человеческую оболочку, наполняет людей духовной составляющей, диалектически вводя понятие любви к Богу.
В Средневековье, в эпоху Возрождения трудами Марсилио Фичино, Франческо Каттани, Джордано Бруно и других начинает развиваться течение неоплатонизма. В основе этой любовной философии находится положение, что природа любви есть стремление к красоте.
В середине XIX в. И.М. Сеченов изложил свои взгляды на проблему любви. Он выделял три фазы в ее развитии:
1) создание абстрактного идеала;
2) встреча с объектом, похожим на идеал, и ассоциация объекта с идеалом; «Когда же мальчику случилось встретить женщину, похожую по его мысли на этот идеал, то он, как говорится, переносит свою мечту на эту женщину и начинает ее любить в ней» (1952, с. 114); после того как установились крепкие отношения и началась половая жизнь, симпатия и платоническая любовь, имевшие место до этого, переходят в фазу страстной любви;
3) угасание страсти, становление любви-дружбы; это происходит «на основании закона, по которому яркость страсти поддерживается лишь изменчивостью страстного образа. В год, в два, при жизни, очень близкой друг к другу, сумма возможных перемен и с той и с другой стороны давным-давно исчерпалась, и яркость страсти исчезла» (1952, с. 115).

И.М. Сеченов считал, что «человек, переживший все фазы любви, едва ли может страстно любить во второй раз. С его точки зрения, повторные страсти – признак неудовлетворенности предшествовавшими» (с. 115). Он утверждал, что любовь может быть весьма длительной.
Вопросу любви уделил внимание и великий русский ученый И.И. Мечников. Он писал, что совокупность чувств и переживаний, которую люди называют любовью, есть не что иное, как психологическая надстройка над биологическим по своей природе половым влечением. Однако, утверждал И.И. Мечников, не подлежит сомнению, что половое чувство, хотя и общее у человека с животным, есть, тем не менее, источник самых высших духовных проявлений. Любовь между мужчиной и женщиной облагораживает человека, делает его способным на самоотверженные поступки.
В западной психологии в первой половине XX в. проблема любви тоже становится предметом научного обсуждения. В основе работ Зигмунда Фрейда лежит связь между любовью и сексуальностью. Любовь, по Фрейду, – иррациональное понятие, из которого исключено духовное начало. Любовь в теории сублимации, разработанной Фрейдом, низводится к первобытной сексуальности, являющейся одним из основных стимулов развития человека. (Сублимация – это защитный механизм психики (т.н. психологическая защита), представляющий собой снятие внутреннего напряжения с помощью перенаправления энергии на достижение социально приемлемых целей, творчество. (Т.е., условно говоря, вместо удовлетворения сексуального инстинкта нормальным естественным способом человек с головой уходит в работу). Подробнее об этом я напишу в статье «Психологическая защита «Сублимация» »; Ю.Л.).
Впоследствии неофрейдистами были предприняты попытки развития теории Фрейда и перехода от чистого биологического описания к социальной и культурной составляющей любви. Одним из апологетов такого рассмотрения любви был психоаналитик Эрих Фромм, о взглядах которого речь еще впереди. К сожалению, в советской психологии проблема любви была практически проигнорирована как предмет общей психологии.

Что же такое любовь?

Любовь? А что это такое?
Зачем о ней так много слез?
Она противница покоя
И покорительница грез.
Она – мечта и сновиденье –
Порой печальна или зла,
Порой творит стихотворенья
Или великие дела.
Быть может, что любовь – богиня:
Честолюбива и горда,
А может, злой судьбы рабыня,
И ей подвластна навсегда.
Мы часто слово произносим «Люблю».
А что для нас любовь?
То, что в стихах мы превозносим,
То, что сердец волнует кровь?
А может, то, что в нас творится,
Когда глядим мы на Луну,
То, что в душе у нас таится,
Мешая разуму и сну?
Любовь? А что это такое?
Как бы попроще рассказать?
Все то великое, святое,
Что трудно словом описать.
Автор неизвестен

Любовь – это неизвестно что, которое приходит неизвестно откуда и кончается неизвестно когда.
Мадлен де Скюдери, французская писательница XVII в.

Любовь – одно из самых употребительных слов, о чем свидетельствуют частотные словари современных слов (Cunningham, Antill, 1981). (Славянское слово «любовь» происходит от старославянского «шлюб», что означает союз, соединение, единение, согласие. Отзвуки этого смыслового значения любви и по сей день сохранились в некоторых славянских языках. То есть любовь – это мистическое соединение мужчины и женщины в одно целое).
Однако многозначность употребления этого понятия приводит к размыванию его семантических границ и подчас утрате специфического содержания данного слова. Мы говорим: «Я люблю манную кашу» или «Я люблю это платье», и при этом мы говорим о любви к детям, к супругу, к животным. Очевидно, что за одним и тем же словом скрываются разные психологические феномены. В первом случае речь идет о простых вкусовых предпочтениях, связанных с эмоциональным тоном ощущения и восприятия, во втором случае – о сложном чувстве, связанном с привязанностью, страстью, хотя и здесь предпочтение того или иного объекта не исключается. Если о последней любви поэты написали бесчисленное количество сонетов, романсов, стихотворений, песен, то воспевать любовь к манной каше охотников не нашлось, потому что моя «любовь» к ней никого не трогает. Эта не то, что вызывает радость, восторг, страдание, ревность.
Ю. Щербатых (2002) предложил студентам из медицинской академии дать свое определение любви. Ответы были самые разнообразные: «потребность в другом человеке» и «наслаждение», «душевный комфорт» и «чувство восторга», «смысл жизни» и «безумие», «понимание другого человека» и «потеря власти над собой», «отсутствие эгоизма» и «эгоизм», «наслаждение» и даже «привычка» – в общем, каждый понимал любовь по-своему. Б. Марстейн (Murstein, 1988) пишет в связи с этим, что любовь представляет некую Австро-Венгерскую империю, где под одной шапкой собрано множество достаточно трудносовместимых когнитивных, эмоциональных и поведенческих явлений. Понятие «любовь» как собирательное для множества разных явлений во взаимоотношениях людей рассматривает и Келли (Kelley, 1983).

Состояние «влюбленности» – это переживание, которое могут испытывать только люди, однако общепринятого определения любви не существует (Ireland, 1988; Lasky, Silverman, 1988). Тем не менее, по-видимому, принято считать, что любовь – это нечто большее, чем просто физическое удовлетворение; в любви участвуют также ум и сердце (Lasky, Silverman, 1988) Разумеется, мы верим, что знаем, когда бываем «влюблены», потому что это «переживание трансформирует человека» (Aron etal., 1995). Фернхем А., Хейвен П. 2001. С. 152.

Франсуа Ларошфуко писал в свое время: «Истинная любовь похожа на привидение: все о ней говорят, но мало кто ее видел». А Э. Фромм (1990) в наши дни пишет, что «вряд ли какое-нибудь слово окружено такой двусмысленностью и путаницей, как слово «любовь». Его используют для обозначения почти каждого чувства, не сопряженного с ненавистью и отвращением. Оно включает все: от любви к мороженому до любви к симфонии, от легкой симпатии до самого глубокого чувства близости. Люди чувствуют себя любящими, если они «увлечены» кем-то. Они также называют любовью свою зависимость и свое собственничество. Они в самом деле считают, что нет ничего легче, чем любить, трудность лишь в том, чтоб найти достойный предмет, а неудачу в обретении счастья и любви они приписывают своему невезению в выборе достойного партнера. Но вопреки всей этой путанице и принятию желаемого за должное любовь представляет собой весьма специфическое чувство; и хотя каждое человеческое существо обладает способностью любить, осуществление ее – одна из труднейших задач. Подлинная любовь коренится в плодотворности и поэтому, собственно, может быть названа «плодотворной любовью». Любовь – это активная заинтересованность в жизни и развитии того, к кому мы испытываем это чувство» (1990, с. 18).
Э. Фромм пишет, что сущность любви одна и та же, будь это любовь матери к ребенку, любовь к людям или эротическая любовь между двумя индивидами. Это идеализация, уважение и знание. (Здесь Ильин несколько искажает пересказ книги Фромма «Искусство любить» — сам Фромм об идеализации точно НИЧЕГО НЕ писал. Т.е. слова об идеализации – это точка зрения самого Евгения Павловича, с которой, впрочем, после прочтения книги Фромма «Искусство любить», трудно не согласиться; Ю.Л.). Кроме того, Э. Фромм подчеркивает, что любовь всегда связана с заботой и ответственностью: «Забота и ответственность означают, что любовь – это деятельность, а не страсть, кого-то обуявшая, и не аффект, кого-то «захвативший»» (1990, с. 82-83).
Акцентирование внимания в любви на заботе и ответственности необходимы Э. Фромму для того, чтобы обосновать любовь ко всему человечеству и конкретно к каждому человеку, поскольку испытывать страсть ко всем или эмоции по поводу каждого человека нереально. Не случайно любовь к конкретному человеку, по Фромму, должна реализовываться через любовь к людям (человечеству). В противном случае, как он считает, любовь становится поверхностной и случайной, остается чем-то мелким.
Полностью соглашаясь с тем, что слово «любовь» в обыденном понимании подчас теряет конкретное содержание (Ф. Ларошфуко, например, хорошо заметил, что «у большинства людей любовь к справедливости – это просто боязнь подвергнуться несправедливости» (1971, с. 156)) и что любовь – не аффект (если его понимать как эмоцию), трудно признать правоту Фромма относительно того, что любовь – это деятельность, проявляемая лишь в заботе, ответственности (я бы добавил к ним и такие поведенческие проявления, как нежность, ласка). Все это следствие любви, ее проявления, а не ее сущность. Сущностью же остается чувство, т.е. эмоционально-установочное отношение к кому-либо . (Абсолютно верно! Блестящее наблюдение Евгения Павловича, который справедливо показывает, что важнейшей сущностью психологического феномена любви является именно ЧУВСТВО и только уже Затем возникает любовь, как Функция и Действие, о которых Фромм пишет в своей книге «Искусство любить»; Ю.Л.). Недаром в последующем его формула любви подверглась критике за отсутствие в ней эмоции радости. У Э. Фромма любовь не только рассудочная, но и аскетичная, и именно потому, что это любовь ко всем. (Ну, Фромм все-таки был философом, а НЕ психологом, и, в общем-то, непосредственно в рамках философии, как науки, целиком и полностью имел право придерживаться данных позиций. Строго говоря, его философские взгляды касательно любви, как Функции и Действия, вполне имеют право на существование и в нашей повседневной жизни. Во всяком случае, мысли у Фромма в этом направлении, на мой взгляд, достаточно Интересные и Правильные, о чем я еще напишу в дальнейших статьях на тему феномена любви; Ю.Л.).

Точка зрения
Психологическая концепция любви обнаруживает в плане феноменологии свою явную противоречивость и несостоятельность в не менее очевидных фактах неподконтрольности и неподвластности любви человеку, в фактах ее особой и самостоятельной жизни, независимой не только от желаний и намерений человека, но даже от самого его физического существования. И сколько бы ни приводили нам (от лица обыденной социальности) примеров «вещной природы» любви, сколько бы ни сообщали нам (от лица науки) данных о мозговых структурах и центрах, феромонах и виагре, психокоррекции и психотерапии партнерских отношений, тренингах сензитивности и коммуникативности, мы-то знаем, что все это – «не про то». Никто не может управлять и манипулировать любовью, поскольку она не только не вещь (наряду с другими вещами), но и не некое свойство (наряду с другими свойствами), принадлежащее человеку. Орлов А.Б. 2004. С. 26.

В издании «Психология. Словарь» (1990) любовь определяется как «интенсивное, напряженное и относительно устойчивое чувство субъекта, физиологически обусловленное сексуальными потребностями и выражающееся в социально формируемом стремлении быть своими личностно-значимыми чертами с максимальной полнотой представленными в жизнедеятельности другого таким образом, чтобы пробуждать у него потребность в ответном чувстве той же интенсивности, напряженности и устойчивости». В данном случае речь, очевидно, идет только об эротической любви.
Там же говорится, что любовь – высокая степень эмоционально-положительного отношения, выделяющего его объект среди других и помещающего его в центр жизненных потребностей и интересов субъекта (любовь к родине, к матери, к детям, к музыке и т.д.). В качестве родового понятия любовь включает (в зависимости от глубины, силы, предметной направленности) как симпатию, так и страсть. Такое понимание любви является более общим, касающимся и родительской любви, и других ее видов.
В «Философской энциклопедии» любовь определяется как «нравственно-эстетическое чувство, выражающееся в бескорыстном и самозабвенном стремлении к своему объекту. Специфическим содержанием этого чувства являются самоотдача, самоотверженность и возникающее на этой основе духовное взаимопроникновение. Индивидуальности с их духовными и природными различиями образуют в любви завершенное единство; дополняя друг друга, они выступают как единое целое. Нравственная природа любви выявляется в ее устремленности не просто на существо другого пола, но на вполне конкретного, единственного и неповторимого человека».
Фактически философская энциклопедия, по мнению С. Самыгина, пересказывает наукообразным языком легенду об андрогинах – первых людях, каждый из которых был одновременно мужчиной и женщиной. Андрогины были так совершенны, так сильны, умны и счастливы, что боги позавидовали полноте их существования и разрубили первых людей пополам. С тех пор эти половинки ищут друг друга по всему свету, чтобы вновь слиться в единое целое и обрести прежние силу и счастье.

Научные факты
Возрастные и гендерные различия были выявлены в ответах на предложение дополнить фразу: «Любовь – это…». Было замечено, что респонденты 13-14 лет, как правило, затруднялись дать какой-либо ответ. Наиболее часто встречающиеся ответы в группе 15-16 лет были следующие: «Любовь – это сложное чувство, не поддающееся описанию», «…радость для двоих и необходимость быть вместе». Интересным оказался тот факт, что 40% девушек данной возрастной категории ответили, что любовь – это боль, самопожертвование. По-видимому, такая оценка любви связана с безответным чувством, которое характерно вообще для данного возраста, а для девушек особенно. Большинство же юношей отвечало, что любовь это взаимопонимание, нежность, «встреча двух сердец и слияние двух тел».
В возрастной группе 18-20 лет любовь понимается как доверие, взаимопонимание, уважение. Причем в ответах юношей данного возраста довольно часто отмечается, что любовь это еще и влечение, стихия и близость. Среди девушек распространена такая характеристика, как самоотдача. Подобная картина наблюдается и в возрастной группе от 21 до 23 лет. Кущева М. с соавторами //по материалам Интернета.

В «Словаре по этике» любовь определяется как «чувство, соответствующее общности и близости между людьми, основанное на их взаимной заинтересованности и склонности. При этом в проявления любви включаются как половая любовь, так и симпатия, дружба (в самом широком смысле – взаимоотношения людей в обществе, основанные на общности устремлений и интересов; положительное отношение человека к объекту познания и практической деятельности (любовь к природе, к истине, к жизни и т.п.)). В самом же обобщенном, абстрактном смысле любовь понимается в этике и философии как такое отношение между людьми, когда один человек рассматривает другого как близкого, родственного самому себе и тем или иным образом отождествляет себя с ним: испытывает потребность к объединению и сближению, отождествляет с ним свои собственные интересы и устремления, добровольно физически и духовно отдает себя другому и стремится взаимно обладать им» (с. 168).
К.К. Платонов (1984) относит к любви и предпочтение человеком кого- или чего-либо. Он пишет даже об условно-рефлекторной любви.
К. Изард отмечает, что «Существует несколько разновидностей любви, однако меня не покидает ощущение, что все они имеют нечто общее в своей основе, нечто, благодаря чему каждая из них важна и значима для человека, нечто, что проходит красной нитью через все типы любви» (2000, с. 411). Я полагаю, что одними из основных признаков этого чувства, его «красными нитями», проходящими по всем видам любви, судя по данным ряда авторов (Bowlby, 1973; Ainswort, 1973; Hazan, Shaver, 1997), являются сердечность (warmth) и привязанность (attachment) к объекту любви. Сердечность проявляется в объятиях, поцелуях, ласкании, а привязанность – в устойчивой потребности в общении с данным человеком, в близости с ним. Хотя эти два параметра любви (присущие в какой-то степени и дружбе, и особенно влюбленности) взаимосвязаны, в то же время они функционируют автономно, что объясняется наличием для каждого из них различных нейрофизиологических систем. (Да, совершенно верно. С Изардом можно полностью согласиться; Ю.Л.).

Точка зрения
Унылая ученость не способна передать живой трепет любви, ее противоречивейшую сложность, ее тайну – то таинственное, что не поддается выражению словами. Или поддается, но гению литературы. «Любить, – писал Л.Н. Толстой, – значит жить жизнью того, кого любишь».
Аристотель говорил по этому поводу так: «Любить – значит желать другому того, что считаешь за благо, и желать притом не ради себя, но ради того, кого любишь, и стараться по возможности доставить ему это благо». А Стендаль так говорит о любви: «Любовь – это соревнование между мужчиной и женщиной за то, чтобы доставить другому как можно больше счастья» . (Да, совершенно верно. Смело можно согласиться со всеми тремя авторами, которых упоминает социолог Сергей Самыгин; Ю.Л.). Самыгин С.

Очевидно, что быть привязанным ко всем людям невозможно, поэтому любовь – это интимная привязанность, обладающая большой силой, настолько большой, что утрата объекта этой привязанности кажется человеку невосполнимой, а его существование после этой утраты – бессмысленным. С этой точки зрения «любовь» учителя к учащимся, врача к больным – это в большинстве случаев не более чем декларируемая абстракция, отражающая проявление интереса, эмпатии, уважения личности, но не привязанности. Ведь привязанность – это чувство близости [устойчивое; Е.И.], основанное на преданности, симпатии к кому- или чему-нибудь (Ожегов, 1975). (Совершенно верно. А вот псевдолог Михаил Литвак любит втирать на своих семинарчиках и тренингах о том, что, дескать, как Учитель, он любит своих учеников. Так вот, на мой взгляд, максимум, Что он любит – так это когда его ученики несут ему большие деньги; Ю.Л.).
З. Рубин (1973) из Мичиганского университета (США) в результате исследований счастливых и несчастливых в любви пар выявил три основных компонента половой любви – это привязанность, забота и интимность (доверие).
Привязанность – это желание физического присутствия рядом любимого человека и готовность получать/проявлять эмоциональную поддержку.
Забота – это беспокойство и действия по обеспечению благополучия другого.
Интимность – близкие, доверительные отношения с человеком, когда каждый в паре не только без опасения делится с другим своими переживаниями, мыслями, идеями, но и с уверенностью быть понятым и поддержанным. Основываясь на трех значимых компонентах, З. Рубин разработал диагностическую «Шкалу любви» (см. приложение).
Девис и Тодд (Davis, Todd, 1982) понимают любовь как дружбу, осложненную страстью (завороженностью, исключительностью и особым типом сексуального удовлетворения).
Типы привязанности влияют на длительность взаимоотношений партнеров: при безопасном типе отношения продолжаются почти в два раза дольше (10,02 года), чем при избегающем (5,97 года) и тревожно-амбивалентном (4,86 года) типах (Shaver et al., 1988). (Амбивалентность – это двойственность отношения к чему-либо, в особенности – двойственность переживания, выражающаяся в том, что один и тот же объект вызывает у человека одновременно два противоположных чувства, например, люблю-ненавижу; Ю.Л.).

Точка зрения
Моя интерпретация природы любви противоположна тем мифическим представлениям, следуя которым в любви видят стихийное, животное начало, вынашиваемое в темных глубинах человеческой личности и которое ею овладевает, не давая выхода высоким порывам духа и тонким движениям души. Отмечу, что любовь является чем угодно, только не природной силой. Любовь – это не столько инстинкт, сколько творчество, к животному началу в человеке отношения не имеющее. Для дикаря она не существует, древний китаец и древний индус о ней не знают, грек эпохи Перикла едва догадывается о ее существовании.
Подобно тому, как мы отличаем любовь от сексуального клокотания и от «страсти», мы отделили бы ее и от других ее двойников, например от «привязанности». В «привязанности», и прежде всего в самой классической ее форме – материнской любви, два человека испытывают друг к другу взаимную симпатию и нежность, ощущают близость, но ни очарованности, ни самозабвенности при этом также не будет. Каждый из них живет в себе, не пульсируя в другом, испуская в направлении другого едва уловимые флюиды умиления, доброжелательности, ободрения.
Надеюсь, мне удалось чуть прояснить (на большее не рассчитываю) следующий тезис: если нас интересует природа любви, то для начала надо избавиться от наивного представления о ней как об одержимости, отложного представления, что все или почти все способны на это чувство, которым охвачено множество людей во всех концах земли, в любую эпоху, без различия расы и происхождения. Приведенные выше аргументы призваны доказать, что на самом деле любовь встречается не так уж часто, если, конечно, не принимать за нее то, что ею не является. Более того, не будет большим преувеличением сказать, что любовь – это весьма редкое явление, это чувство, на которое способны очень немногие; в сущности, это некий дар, которым наделены некоторые души, талант, который обычно проявляется наряду с другими талантами, но иногда ему ничто не сопутствует. Ортега-и-Гассет, испанский философ.

Имеются и другие крайние взгляды на любовь. П.В. Симонов (1966), правильно утверждая, что любовь – это не эмоция и что в зависимости от обстоятельств она порождает разные эмоции, без всяких серьезных оснований свел ее к потребности. «Любовь – это разновидность потребности, потребности очень сложной, сформированной влияниями социальной среды, этикой и мировоззрениями данного общества», – пишет он (с. 10). Не относя любовь к чувствам, своим утверждением, что «любовь неправомерно относить к разряду эмоций» (там же), он дает основание полагать об исключении им этого чувства вообще из эмоциональной сферы человека. Конечно и влечение, и привязанность, являются потребностью, но сводить любовь только к последней – значит сильно упростить этот феномен.

Женщина знает смысл любви, а мужчина – ее цену.
Марти Ларни, финский писатель

Теории любви

В психологии существуют различные подходы к осмыслению феномена любви. Каждый подход имеет свои сильные и слабые стороны.
Биологизаторские теории ориентируются на поиск объективно существующей, материальной основы любви и на рассмотрение феномена любви в контексте эволюции человечества. Очевидными недостатками этих теорий являются отрицание собственно психологического аспекта любви и рассмотрение ее как эпифеномена (придаток к феномену, побочное явление, сопутствующее другим явлениям, но не оказывающее на них никакого влияния, т.е. биологизаторы в своих теориях психологию НЕ учитывают; Ю.Л.), надстроенного над физиологическими процессами.
Бихевиористский (поведенческий, в основе которого лежит поведение; Ю.Л.) и необихевиористский подходы игнорируют субъект – субъектную природу близких отношений, не учитывают влияния социального контекста; модели любви, разработанные в рамках этих подходов, соответствуют американской культуре и рыночным отношениям, в которых ведется счет вознаграждениям и издержкам, и не могут быть распространены на другие типы культур.
Психодинамические теории любви в историческом плане впервые сделали любовь предметом психологического анализа, осветили влияние переживаний детства и родителей на формирование способности любить и быть любимым, выделили бессознательный компонент любви и отметили роль бессознательного в любовных отношениях, разработали методы терапии в области психологии любви. Ограниченность этого подхода связана с опорой в построении теории в основном на клинический материал, с переоценкой роли бессознательного и детства в развитии любовных отношений. (Да, совершенно верно. Дедушка Фрейд был хорош тем, что выступал в значительной, как популяризатор психологии и, в особенности, психотерапии в целом, однако его подходы с позиций строгой и требовательной научной доктрины фактически НЕ имеют НИКАКОЙ ценности, поскольку совершенно НЕ соответствуют истине; Ю.Л.).
Гештальттеории любви преимущественно ориентированы на решение проблем клиента в сфере партнерских отношений и не имеют развернутой теоретической модели любви. (Ну, в гештальттерапии теория вообще практически ОТСУТСТВУЕТ. Точнее, она носит там крайне неточный, ненаучный и откровенно УБОГИЙ характер. Лично мне вообще непонятно, КАК на основании ТАКОЙ теоретической базы вообще можно строить какую-либо психотерапевтическую модель. Подозреваю, что НЕ знают об этом и дипломированные, сертифицированные и супервизированные гештальттерапевты. Единственное, что они знают – так это то, как эффективно класть Ваши денежки к себе в карман. Подробнее об этом я напишу в статье об анализе и критике гештальттерапии ; Ю.Л.). Основные теоретические положения гештальтпсихологии просто переносятся в область психологии любви.
Когнитивные теории хорошо объясняют феномены изменения восприятия мира, себя и партнера влюбленным человеком, описывают влияние когнитивных стилей на формирование близких отношений. Однако эти теории, переоценивая когнитивную сферу личности, недооценивают эмоционально-волевую и дают в силу этого односторонний анализ природы любви. (Тоже верно; Ю.Л.).
Социально-психологические теории любви, акцентируя внимание на типах и стадиях любви, во многом остаются чисто формальными, а проведенные социально-психологические исследования направлены на изучение отдельных аспектов любви и не способны дать целостного понимания этого феномена. Так, теория Л.Я. Гозмана, включающая ряд социально-психологических исследований, лишь вписывает любовь как аттракцию в социальный контекст. (Аттракция (привлекать, притягивать) – понятие, обозначающее возникновение при восприятии человека человеком привлекательности одного из них для другого, формирование привязанности, симпатии).
Гуманистические теории любви ориентированы на человека, верят в его возможности, однако носят чисто гипотетический, философско-описательный характер. (В общем-то, равно как и вся экзистенциально-гуманистическая психотерапия в целом, вышедшая из русла экзистенциальной (т.е. отвечающей за смысло-жизненные ориентиры человека) философии и, фактически, полностью лишенная какой-либо эмпирической (основанной на опыте, изучении фактов, опирающейся на непосредственное наблюдение, эксперимент) базы (т.е. носит чисто умозрительный характер). Такая философия хороша при теоретизировании, однако с практической точки зрения в подавляющем большинстве случаев она бывает напрочь лишена всякого смысла; Ю.Л.).

Первые попытки определить стержневые характеристики (компоненты) любви с помощью факторного анализа привели к выделению двух:
1) эмоциональная поддержка объекта любви;
2) толерантность к его недостаткам и требованиям (Swensen, Gilner, 1964).

З. Рубин (Rubin, 1970) включил в любовь заботу, потребность и доверие к другому. Однако эти составляющие присущи и дружбе. Динер и Пышчинский (Diener, Pyszczynski, 1978) упростили любовь до высокой симпатии и сексуального влечения, а Педерсен и Шумейкер (Pederson, Shoemaker, 1993) понимают любовь как пятикомпонентное явление, в которое входят:
1) совместность – активность, осуществляемая только с романтическим партнером;
2) выражение – вербальное и невербальное выражение (проявление) склонности и привязанности;
3) намерение и коммуникация – осознание проблем партнера по любви и способность обсуждать и решать эти проблемы;
4) романтичность – наличие идеализированных установок по отношению к любовным взаимоотношениям, подчеркивающих волнение в присутствии любимого человека;
5) сензитивность и спонтанность – готовность отвечать на спонтанные желания партнера.

Ангелы зовут это небесной отрадой, черти – адской мукой, а люди – любовью.
Гэнрих Гэйне

Р. Стернберг (Sternberg, 1986) разработал трехкомпонентную теорию любви.
Первая составляющая любви – интимность, чувство близости , проявляемое в любовных отношениях. Любящие чувствуют себя связанными друг с другом. Близость имеет несколько проявлений: радость по поводу того, что любимый человек рядом; наличие желания сделать жизнь любимого человека лучше; желание оказать помощь в трудную минуту и надежда на то, что у любимого человека тоже имеется такое желание; обмен мыслями и чувствами; наличие общих интересов. Традиционные способы ухаживания могут помешать близости, если они состоят из одних ритуальных действий и лишены искреннего обмена чувствами. Близость может разрушаться негативными чувствами (раздражением, гневом), возникающими во время ссор по пустякам, а также страхом быть отвергнутым. (Совершенно верно. Именно из-за этого страха люди очень часто отказываются от столь желанной для них истинной близости, без которой любовь, разумеется, совершенно НЕВОЗМОЖНА. Они боятся испытать боль и страдание после отвержения, однако тем самым делают невозможным присутствие любви в своей жизни; Ю.Л.).
Вторая составляющая любви – страсть . Она приводит к физическому влечению и к сексуальному поведению в отношениях. Хотя половые отношения здесь важны, но они не являются единственным видом потребностей. Сохраняется потребность в самоуважении, потребность получить поддержку в трудную минуту. Между интимностью и страстью соотношения неоднозначные: иногда близость вызывает страсть, в других случаях страсть предшествует близости. Бывает и так, что страсть не сопровождается близостью, а близость – страстью. Важно при этом не путать влечение к противоположному полу с половым влечением. Ортега-и-Гассет считает, что страсть – это не высшее проявление любовного порыва, а, наоборот, его проявление в самых заурядных душах. В ней нет, точнее, не должно быть ни очарованности, ни самозабвенности. В крайних случаях любви-страсти страсть непомерна, а любовь попросту отсутствует. (Но и любви без полноценной страсти тоже НЕ существует. В этом случае следует говорить уже не об эротической любви, а скорее просто о любви, как о дружбе. Впрочем, некоторые пары, предпочитая полностью избегать бурных страстей, довольствуются этой тихой гаванью любви. Однако вряд ли их отношения можно назвать счастливыми, т.к. им НЕ хватает игры, флирта, искорки, огонька и, так сказать, изюминки в отношениях, коими, безусловно, должны стать классный секс (основанный на страсти) и любовно-романтические игры; Ю.Л.).
Третья составляющая любви – решение-обязательство (ответственность) . Она имеет кратковременный и долговременный аспекты. Кратковременный аспект отражается в решении о том, что конкретный человек полюбил другого, долговременный аспект – в обязательстве сохранять эту любовь («клятва в любви до гроба»).
И эта составляющая неоднозначно соотносится с двумя предыдущими. Чтобы продемонстрировать возможные комбинации, Р. Стернберг разработал систематику любовных отношений.

Систематика видов любви Р. Стернберга (+ компонент присутствует, – компонент отсутствует).

Эти виды любви представляют собой предельные случаи. Большинство реальных любовных отношений попадает в промежутки между этими категориями, поскольку разные компоненты любви континуальны (непрерывны; Ю.Л.), а не дискретны (конечны; Ю.Л.).
Другой подход к составляющим любви имеется у Р. Хаттиса (Hattis, 1969). Он выделил шесть факторов: уважение, положительные чувства по отношению к партнеру, эротические чувства, потребность в положительном отношении со стороны партнера, чувство близости и интимности, чувство враждебности (из-за возникающих время от времени размолвок и ссор). (Честно говоря, подход Стернберга мне понравился больше – на мой взгляд, он точнее отражает психологический феномен любви; Ю.Л.).

Уважаемые Читатели, на этом у меня на сегодня все. Вы читали статью о том, что же представляет собой такой психологический феномен, как любовь . В следующей статье под названием «» Вы узнаете о Классификации Видов Любви, Стадиях Любви, Различных отношениях к феномену Любви, а также о Возрастных Особенностях отношений к Любви.

Введение

Классификация форм любви

Истоки и эволюция понятия любви

Значение любви

Любовь по Фромму

1 Любовь - ответ на проблему человеческого существования

2 Любовь между родителями и детьми

3 Объекты любви

Список литературы

Введение

Что такое любовь?

Любовь - чувство, свойственное человеку, глубокая привязанность к другому человеку или объекту, чувство глубокой симпатии.

Любовь - одна из фундаментальных и общих тем в мировой культуре и искусстве. Рассуждения о любви и её анализ как явления восходят к древнейшим философским системам и литературным памятникам, известным людям.

Любовь рассматривается также как философская категория, в виде субъектного отношения, интимного избирательного чувства, направленного на предмет любви.

Способность к любви у высших животных может проявляться в форме привязанности, сложных взаимоотношений социального типа внутри группы, но в полной мере она спорна и пока не подтверждена.

Этимология

Русское «любовь» восходит через др.-рус. любы к праслав. (тот же корень, что и у глагола «любить»). Данное слово, так же, как и «кровь», «свекровь» и многие другие, относилось к типу склонения на. Уже в древнерусском языке этот тип распался, лексемы, относящиеся к нему перешли в более продуктивные типы, тогда же форма именительного падежа была вытеснена первоначальной формой винительного падежа любовь (праслав.). Существует также гипотеза о заимствованном характере данного слова в русском языке.

Основы понимания любви Терминология

Сложность и диалектическая многоплановость любви породила значительное количество трактовок феномена в различных языках, культурах в течение всей истории человеческого общества.

Различение отдельных типов любви можно видеть уже в древнегреческом языке: «эрос» (др.)- стихийная, восторженная влюблённость, в виде почитания, направленного на объект любви «снизу вверх» и не оставляющая места для жалости или снисхождения.

§«филиа» (др.-греч.)- любовь-дружба или любовь-приязнь, обусловленная социальными связями и личным выбором;

§«сторгэ» (др.-греч.) - любовь-нежность, особенно семейная;

§«агапэ» (др.-греч.) - жертвенная любовь, безусловная любовь, в христианстве- любовь Бога к человеку.

Также греками выделялось ещё 3 разновидности:

§«Людус» - любовь-игра до первых проявлений скуки, основанная на половом влечении и направлена на получение удовольствий.

§«Мания» (от греческого «мания» - болезненная страсть) - любовь-одержимость основа которой - страсть и ревность. Древние греки называли манию «безумием от богов».

§«Прагма» - рассудочная любовь, когда переживание этого чувства в человеке побуждается не сердечной привязанностью, а лишь в корыстных интересах с целью извлечения выгод и удобств.

В дальнейшем на этой основе был разработан ряд классификаций, в том числе предложенная канадским социологом Дж. А. Ли концепция шести любовных стилей: три основных стиля- эрос, сторгэ и людус, любовь-игра, в своих смешениях дают ещё три- агапэ, любовь-манию и рациональную любовь-прагму. Владимир Сергеевич Соловьёв определяет любовь как влечение одного одушевленного существа к другому для соединения с ним и взаимного восполнения жизни, и выделяет три её вида:

.Любовь, которая более дает, чем получает, или нисходящая любовь(лат.amor descendens) - к этому виду любви он относит родительскую любовь, преимущественно материнскую любовь к детям. У человека эта любовь, или попечение старших о младших, защита слабых сильными, создает отечество и постепенно организуется в национально-государственный быт.

.Любовь, которая более получает, чем дает, или восходящая любовь (лат. amor ascendens) - к этому виду любви он относит любовь детей к родителям, а также привязанность животных к своим покровителям, особенно преданность домашних животных человеку. У человека, по его мнению, эта любовь может распространяться так же на умерших предков, а затем и на более общие и отдалённые причины бытия (до всемирного провидения,единого Отца Небесного), и является корнем всего религиозного развития человечества.

.Любовь, которая равно даёт и получает, или половая любовь (лат. amor aequalis) - к этому виду любви он относит любовь супругов друг к другу, а также устойчивую связь между родителями у других видов животных (птиц, некоторых животных и т. п.). У человека эта любовь может достигать вида совершенной полноты жизненной взаимности и через это становиться высшим символом идеального отношения между личным началом и общественным целым.

Соловьёв подчёркивает, что в Библии отношения между Богом (в том числе в лице Христа и Церкви) и избранной им народностью изображается преимущественно как супружеский союз, из чего он делает вывод, что идеальное начало общественных отношений, по христианству, есть не власть, а любовь. Так же Соловьёв пишет, что с точки зрения этики, любовь представляет собой сложное явление, состоящее из:

.Жалости, преобладающей в родительской любви;

.Благоговения (pietas), преобладающего в любви детей к родителям и вытекающей из неё религиозной любви;

.Чувства стыда, в соединении с двумя первыми элементами образующего человеческую форму половой или супружеской любви.

2. Истоки и эволюция понятия любви

В истории религий любовь дважды получила первенствующее значение: как дикая стихийная сила полового влечения - в языческом фаллизме (еще сохраняющемся кое-где в виде организованных религиозных общин, каковы, например, индийские сактисты с их священно-порнографическими писаниями, тантрами), и затем, в противоположность с этим, как идеальное начало духовного и общественного единения - в христианской агапэ.

Естественно, что и в истории философии понятие занимало видное место в различных системах. Для Эмпедокла любовь (греч.) была одним из двух начал вселенной, именно началом всемирного единства и целости (интеграции), метафизическим законом тяготения и центростремительного движения. У Платона любовь есть демоническое (связывающее земной мир с божественным) стремление конечного существа к совершенной полноте бытия и вытекающее отсюда «творчество в красоте» (см. Платонизм). Это эстетическое значение любви было оставлено без внимания в философии патриотической и схоластической. Платон в своём трактате «Пир», вводит существенно формулировку о связи любви и познания. Любовь у него процесс непрерывного движения. Платонический эрос - есть эрос познания.

Согласно Аристотелю, целью любви является дружба, а не чувственное влечение. Аристотель предложил так определить понятие любви: «любить значит желать кому-нибудь того, что считаешь благом, ради него [то есть этого другого человека], а не ради самого себя, и стараться по мере сил доставлять ему эти блага»

В Средневековье своеобразное слияние христианских и платонических идей об этом предмете мы находим у Данте. Вообще в средние века любовь была предметом религиозной мистики, с одной стороны (Викторинцы, Бернард Клервоский и особенно Бонавентура в его сочинениях «Stimulus amoris», «Incendium amoris», «Amatorium»), и особого рода поэзии с другой; эта поэзия, из Южной Франции распространившаяся по всей Европе, была посвящена культу женщины и идеализованной половой любви в смысле гармонического соединения всех трёх её элементов: благоговения, жалости и стыдливости.

В эпоху Возрождения трудами Марсилио Фичино, Франческо Каттани, Джордано Бруно и других, начинает развиваться течение неоплатонизма. В основе этой любовной философии находится учение о красоте. Природа любви есть стремление к красоте. Эта концепция связывает этику и эстетику и оказывает значительное воздействие на искусство эпохи Возрождения.

В эпоху барокко Бенедикт Спиноза дал следующее определение: «Любовь есть наслаждение, сопровождающееся идеей внешней причины» (лат. Amor est Laetitia concomitante idea causae externae) Спиноза отождествляет любовь с абсолютным познанием (amor Dei intellectualis) и утверждал, что философствовать есть не что иное, как любить Бога.

В новой философии следует отметить теорию половой любви у Шопенгауэра («Metaphysik der Liebe» в «Parerga u. Paral.»). Индивидуализацию этой страсти у человека Шопенгауэр объясняет тем, что жизненная воля (нем. Wille zum Leben) стремится здесь не только к увековечению рода (как у животных), но и к произведению возможно совершеннейших экземпляров рода; таким образом, если этот мужчина страстно любит именно эту женщину (и наоборот), то значит, он именно с ней может в данных условиях произвести наилучшее потомство.

В XX веке взаимосвязь между любовью и сексуальностью легла в основу работ Зигмунда Фрейда. Любовь по Фрейду иррациональное понятие, из которого исключено духовное начало. Любовь в теории сублимации, разработанной Фрейдом, низводится к первобытной сексуальности, являющейся одним из основных стимулов развития человека.

Впоследствии были предприняты попытки развития теории Фрейда и перехода от чистого биологического описания к социальной и культурной составляющей как основе явления. Это новое направление, зарождённое в США, было названо неофрейдизмом. Одним из лидеров неофрейдизма считается психоаналитик Эрих Фромм.

В январе 2009 года ученые института Стони Брук (Нью-Йорк, США) подвели научную базу под существование «вечной любви»: они пришли к выводу, что уровень допамина (гормона удовольствия жизнью) одинаков и у старожилов любви, и у только что полюбивших. Однако они не учитывали уровень окситоцина, который отвечает за привязанность и его уровень изменяется с течением времени.

3. Значение любви

Эрих Фромм, в своих работах, предложил сберечь слово «любовь» только для особенного вида единения между людьми, которое, по его мнению, «имеет идеальную ценность во всех великих гуманистических религиях и философских системах прошедших четырёх тясячелетий истории Запада и Востока», единения, которое он считает зрелым(единственным разумным и удовлетворительным) «ответом на проблему человеческого существования». Фромм выделяет такую любовь из других форм любви, которые, по его мнению, являются незрелыми.

Сознание человека может породить дихотомии. Основная экзистенциальная дихотомия - это проблема существования: человек осознает, что он смертен, так стоит-ли жить, и если жить, то как? История религии и философии есть история поисков ответов на этот вопрос Зрелый и плодотворный ответ на этот вопрос и есть любовь.

В историю религии навсегда вошли такие имена учителей человечества как Будда, Моисей (Муса), Иисус Христос (Иса) и многие другие. В философии широко известны такие имена как Гегель, Маркс, Толстой, Ленин и многие другие.

Л.Н.Толстой полагал, что «Любовь есть единственная разумная деятельность человека»и предостерегал:

Любовь эта, в которой только и есть жизнь, проявляется в душе человека, как чуть заметный, нежный росток среди похожих на нее грубых ростков сорных трав, различных похотей человека, которые мы называем любовью. Сначала людям и самому человеку кажется, что этот росток, - тот, из которого должно вырастать то дерево, в котором будут укрываться птицы, - и все другие ростки все одно и то же. Люди даже предпочитают сначала ростки сорных трав, которые растут быстрее, и единственный росток жизни глохнет и замирает; но еще хуже то, что еще чаще бывает: люди слышали, что в числе этих ростков есть один настоящий, жизненный, называемый любовью, и они вместо него, топча его, начинают воспитывать другой росток сорной травы, называя его любовью. Но что еще хуже: люди грубыми руками ухватывают самый росток и кричат: «вот он, мы нашли его, мы теперь знаем его, возрастим его. Любовь! Любовь! высшее чувство, вот оно!», и люди начинают пересаживать его, исправлять его и захватывают, заминают его так, что росток умирает, не расцветши, и те же или другие люди говорят: все это вздор, пустяки, сентиментальность. Росток любви, при проявлении своем нежный, не терпящий прикосновения, могущественен только при своем разросте. Все, что будут делать над ним люди, только хуже для него. Ему нужно одного, - того, чтобы ничто не скрывало от него солнца разума, которое одно возращает его.

4. Любовь по Фромму

любовь сексуальность сублимация фрейд

Эрих Фромм в своих работах сравнивает две противоположные формы любви: любовь по принципу бытия или плодотворную любовь, и любовь по принципу обладания или неплодотворную любовь. Первая «предполагает проявление интереса и заботы, познание, душевный отклик, изъявление чувств, наслаждение и может быть направлена на человека, дерево, картину, идею. Она возбуждает и усиливает ощущение полноты жизни. Это процесс самообновления и самообогащения». Вторая означает лишение объекта своей «любви» свободы и держание его под контролем. «Такая любовь не дарует жизнь, а подавляет, губит, душит, убивает её». Он также говорит о глубоком отличии зрелой любви от её незрелых форм и всесторонне исследует предмет любви.

«Если человек любит только одного человека и безразличен ко всем другим, его любовь - это не любовь, а симбиотическая привязанность, или расширенный эгоизм».

Плодотворная любовь подразумевает заботу, ответственность, уважение и знание, а также желание, чтобы другой человек рос и развивался. Она является деятельностью, а не страстью.

4.1 Любовь - ответ на проблему человеческого существования

Человек - это осознающая себя жизнь, для которой невыносимо переживание отчужденности от природы, от других людей. Поэтому глубочайшей, стержневой потребностью человека является стремление покинуть тюрьму своего одиночества, стремление обрести единение с другими людьми. «История религии и философии есть история поисков ответов на этот вопрос».

«В противоположность симбиотическому союзу любовь - это единение при условии сохранения собственной целостности, индивидуальности. Любовь - это активная сила в человеке, сила, которая рушит стены, отделяющие человека от его ближних; которая объединяет его с другими. Любовь помогает ему преодолеть чувство изоляции и одиночества, при этом позволяя ему оставаться самим собой и сохранять свою целостность. В любви имеет место парадокс: два существа становятся одним и остаются при этом двумя»."Установлено, что фрустрация потребности в любви приводит к ухудшению соматического и психического состояний".

4.2 Любовь между родителями и детьми

Новорождённый воспринимает мать как источник тепла и пищи, он пребывает в эйфорическом состоянии удовлетворения и безопасности, в состояние нарциссизма. Позже к нему приходят переживания «гарантированной» любви матери «я любим, потому что это я». Если материнская любовь есть, то она «равна блаженству, если же ее нет, это все равно как если бы все прекрасное ушло из жизни - и ничего нельзя сделать, чтобы эту любовь искусственно создать». Проходит время и к ребёнку приходит ощущение способности возбуждать любовь своей собственной активностью. «Впервые в его жизни идея любви из желания быть любимым переходит в желание любить, в сотворение любви». Много лет пройдет с этого первого шага до зрелой любви. В конце концов ребёнку, может быть уже в юношеском возрасте, предстоит преодолеть свой эгоцентризм, увидев в другом человеке не только средство для удовлетворения собственных желаний, а самоценное существо. Потребности и цели другого человека станут так же, если не более, важны, как собственные. Давать, дарить окажется куда более приятно и радостно, чем получать; любить даже более ценно, чем быть любимым. Любя, человек покидает тюрьму своего одиночества и изоляции, которые образуются состоянием нарциссизма и сосредоточенности на себе. Человек переживает счастье единения, слиянности. Более того, он чувствует, что способен вызывать любовь своей любовью, - и ставит эту возможность выше той, когда любят его. Детская любовь следует принципу «Я люблю, потому что я любим», зрелая - «Я любим, потому что я люблю». Незрелая любовь кричит: «Я люблю тебя, потому что я нуждаюсь в тебе». Зрелая любовь говорит: «Я нуждаюсь в тебе, потому что я люблю тебя»

В родительской любви каждого взрослого человека есть материнское и отцовское начала. Материнская любовь (материнское начало) безусловна, а отцовская любовь (отцовское начало) обусловленна. «…зрелый человек соединяет в своей любви материнское и отцовское чувства, несмотря на то, что они, казалось бы, противоположны друг другу. Если бы он обладал только отцовским чувством, то был бы злым и бесчеловечным. Если бы обладал лишь материнским, то был бы склонен к утрате здравомыслия, препятствуя себе и другим в развитии». И одного начала недостаточно для нормального развития личности.

4.3 Объекты любви

Способность любить тесно связана с отношением человека к миру вообще, а не только к одному «объекту» любви. Поэтому любовь - это установка, ориентация характера. Однако большинство людей уверены, что любовь зависит не от собственной способности любить, а от свойств объекта любви. «Они даже убеждены, что, раз они не любят никого, кроме „любимого человека, это доказывает силу их любви», однако это не любовь, а симбиотический союз.

Таким образом любовь - это ориентация, которая направлена на всё, а не на что-то одно. Однако же существуют различия между разными типами любви, зависящими от видов объекта любви.

Список литературы

1.Болонь Жан-Клод История любовных побед от античности до наших дней. М., Текст, 2010. ISBN 5-7516-0803-3

Вышеславцев Б. П. Этика преображенного Эроса. Проблемы Закона и Благодати. М.: Республика. - 1994. - 368 с.

Ильин Е. П. Эмоции и чувства. - СПб: Питер, 2001. - 752 с.

Карпов М. М. Что такое любовь? Очерк. - Ростов н/Д. 2005. - 76 с.

Любовь является не просто событием, а процессом, который развивается, совершенствуется и основывается на культурных императивах и системе убеждений каждого индивида. Довольно часто близкие отношения начинаются с "влюбленности", или увлечения. Любовь такого рода подразумевает сильное желание сблизиться с другим человеком и стремление выразить свои эмоции и сексуальную симпатию. Увлечение может быть волнующим и радостным переживанием, однако и у этой медали есть оборотная сторона. Влюбленность может заставить человека страдать, если возлюбленный не может ответить взаимностью на сильные чувства влюбленного. Кроме того, когда люди испытывают взаимную влюбленность, они, как правило, желают проводить больше времени вместе, постепенно в их отношениях исчезают обычные социальные барьеры, и они более чувствительно реагируют друг на друга. Со временем чувство разделенной близости становится более глубоким, и, в конечном счете, между людьми могут возникнуть сексуальные отношения. Часто люди хотят сохранить свои отношения. На этом этапе отношений партнеры, как правило, обещают друг другу: "Я буду всегда любить тебя", "Я никогда не покину тебя" или "Я никогда не обижу тебя".

Однако влюбленность рано или поздно заканчивается.

Нередко вместе с ней заканчиваются и отношения, поскольку в нашем обществе бытует мнение, что настоящей любовью можно считать только влюбленность. Начальная стадия влюбленности может смениться более устойчивыми и глубокими отношениями - стадией любви. Партнеры принимают сознательное решение оставаться вместе. Они готовы проявлять взаимную заботу, и испытывают друг к другу достаточное доверие для того, чтобы приступить к формированию длительных отношений. Партнеры понимают, что их любовь значительнее мимолетной страсти, рассматривают свои отношения как процесс коммуникации, обсуждения и достижения компромиссов в случае необходимости и решают преодолеть все перипетии этого периода вместе. Кроме того, любить другого человека значит уважать и ценить его вне зависимости от индивидуальных различий и расхождений. В итоге партнеры могут научиться воспринимать свои различия как еще один источник наслаждения, а не досадную помеху.

Постепенно складываются концепции любви, основанные на результатах исследований. Одни ученые полагают, что любовь - это скорее не врожденная тенденция, а реакция, возникающая в результате социализации, другие считают любовь одной из основополагающих человеческих эмоции. Сравнительный анализ этнографических сведений показал, что между существующими в разных культурах представлениями о любви, сексе и близости наблюдается заметное сходство, между тем как индивидуальные различия могут оказывать на формирование основополагающих для отношения к любви установок и поведения конкретного человека куда более значительное влияние, чем культурная среда. В дальнейшем эти предположения были подтверждены результатами исследований генетики поведения. Если такие человеческие качества, как стыдливость, представляются детерминированными отчасти генетически, то между стилем любви и генетическими факторами такой взаимосвязи обнаружить не удалось. По всей видимости, стиль любви зависит скорее от жизненного опыта.

В рамках одной из наиболее разработанных типологий любви выделяется шесть психологических установок по отношению к любви, которые обозначаются греческими терминами.

Для эроса, или чувственной любви, характерны страстность, преданность и физическое влечение ("Мой любимый (моя любимая) и я созданы друг для друга").

Людус, или любовь как игра, подразумевает менее ответственное отношение к партнеру, поскольку любовь воспринимают как игру, партнеров в которой может быть сколь угодно много ("Мне нравится играть в любовь со всеми").

Мания - это стиль любви, для которого характерны одержимость, страстность и ревность ("Я прихожу в ужас, когда любимый (любимая) не обращает на меня внимания").

Прагма - это весьма практичный стиль любви, сторонники которого выбирают партнера, соответствующего определенным критериям ("Я хочу выбрать такого любимого (любимую), с которым (которой) нам гарантирована счастливая жизнь").

Агапе, или жертвенная любовь, - это альтруистический подход к любви, при котором потребности любимого человека имеют для любящего гораздо большее значение, чем его собственные ("Лучше буду страдать я, чем смотреть на то, как страдает любимый (любимая)").

Сторге - это стиль любви, основанной на сильной и прочной дружбе ("Мой любимый (моя любимая) - мой лучший друг")

В ХХ веке психологов, психоаналитиков, психотерапевтов жизнь все-таки заставила всерьез заняться изучением всего спектра любовных чувств между мужчиной и женщиной. К этому времени был накоплен огромный материал для изучений и анализа.

И когда специалисты стали без заклинаний и мистики изучать не только многочисленные любовные сюжеты, а и подробные жизненные истории их героев от раннего детства до старости: воспитание - родительское внимание, здоровье - болезни, творчество - застои, жизнелюбие - фатализм любовная великая загадка стала раскрываться.

Главным оказалось то, что 6 типов любви - это достаточно разные чувства, похожие лишь внешне, по развитию сюжета и персонам. Если агапэ, сторгэ и прагма - это любовь по всем признакам, то остальные типы мания, людус и эрос - это любви подобные чувства; недоброкачественные влюбленности, в наиболее обостренных формах - психические болезни, от которых можно избавиться только с помощью специалистов.

Влюбленные по типу мания, людус и эрос чаще других болели, их жизнь нередко заканчивалась преждевременно, даже насильственно. У таких людей сниженная, в чем-то болезненная самооценка, ими часто правит ощущение неполноценности, скрытое или осознанное. Они повышенно тревожны, ранимы, и от этого у них бывают психологические срывы и сексуальные трудности. Их неуверенность в себе может быть воинственной, ими может править болезненный я-центризм. Неврастеничность рождает в них изломанную влюбленность - ненависть, болезненное тяготение - отталкивание - лихорадку несовместимых чувств.

А вот любящие по типу агапэ, сторгэ и прагма наоборот болели реже обычного, жизнь их была дольше, счастливее, гармоничнее, было здоровое потомство.

Переживающие любовь агапэ, сторгэ и прагму с самого рождения воспитывались в благоприятных условиях, чаще всего, когда были любящие отец и мать. А вот испытывающие чувство мания, людус, эрос при воспитании, недополучили душевного внимания, тепла, заботы, пережили излишне строгое или наоборот безразличное, другие виды осложненного, отклоняющегося воспитания. Из этого был сделан вывод - первая группа чувств является видовой, врожденной, вторая - следствие нерадивого, осложненного воспитания. Позже были разработаны методики, позволяющие избавляться от недоброкачественных, болезненных влюбленностей.

ФЕНОМЕНОЛОГИЯ ЛЮБВИ

Тот, кто возлюбил много, мог

надеяться, что ему отпустится много,

после того, как он принес искреннее раскаяние

перед лицом гроба.

Митрополит Анастасий

О Пушкине сказано много. Говорить о нем сегодня - значит осознать его поэзию и прозу как со-бытие с истиной, которая есть Любовь. Попытаемся сделать это именно в кругозоре любви. Поэзия Пушкина - это вселенная любви, начиная с юношеских эротических стихотворений и кончая христианским "каменноостровским циклом". Что, в самом деле, общего между наброском пятнадцатилетнего мальчика под названием "Старик" ("Уж я не тот любовник страстный...") и гениальным поэтическим переложением великопостной молитвы прп. Ефрема Сирина - "дух смирения, терпения, любви и целомудрия мне в сердце оживи"? Можно ответить одним словом - любовь. В свое время Д.С.Лихачев заметил, что "древнерусскую литературу нужно рассматривать как литературу одной темы и одного сюжета. Этот сюжет - мировая история, и эта тема - смысл человеческой жизни" (1). Применительно к Пушкину эта мысль будет звучать как мировая история любви - Творца к твари и твари к творцу. У Пушкина нет ни одной строчки без любви - в этом плане он действительно "самый нравственный из наших писателей"(2). Собственно говоря, пушкинская муза была всего лишь послушна Божию велению, а Бог есть любовь (I Ин. 4:16). Еще в 20 годах текущего столетия - задолго до создания "Словаря языка Пушкина" - П.Б.Струве пришел к выводу, что наиболее значимыми для поэта словами были "неизъяснимый" и "непостижимый", "ясный" и "тихий" (3); как раз этими словами можно отчасти передать то состояние трепетной и таинственной радости, с которой православный верующий входит в свой храм. Подобно величайшему своему современнику Серафиму Саровскому, Пушкин как бы обращается к миру: "Радость моя!". Таково его обращение не только к миру, но и к другому человеку, и к женщине, и к России, и к самому Богу. В религиозно-философской традиции принято различать любовь-агапе (духовную), любовь-филию (душевную) и любовь-эрос (телесную). Разумеется, логически это различие достаточно условно. К какому из видов любви отнести следующие строчки: В синем небе звезды блещут, В синем море волны хлещут; Туча по небу идет, Бочка по морю плывет. По сути эти стихи не подлежат никакому "определению" - они сами суть определение любви. В приведенных строках Пушкина совершается первый онтологический акт миротворения, не объяснимый и не обусловленный ничем, кроме любви. Многодумный человеческий ум видел в сотворении мира то грехопадение Софии (гностики), то внутрибожественную драму "раздвоения абсолюта" (Шеллинг, Гегель), то диалектику избытка и недостатка (Бердяев) - а вот Пушкин прямо являет бытие как любовное деяние-покой, не знающее в полноте своей никаких "дистанций" и "асимметрий". Бытие есть прежде всего тихая и неизъяснимая радость - такова фундаментальная онтология Пушкина, сравнимая в этом плане разве что с "Троицей" Андрея Рублева, где три Лица, нераздельные в единосущии, ведут между собой безмолвный разговор. "Здравствуй, князь ты мой прекрасный. // Что ты тих, как день ненастный? // Опечалился чему?" - говорит Лебедь князю Гвидону, и уже сам подбор слов свидетельствует о прекрасно-любовном корне жизни, включающем в себя вместе с тем и тишину, и ненастный день, и даже печаль. "Радость-страдание - одно", скажет спустя почти век Александр Блок, но это будет уже описание любовной тайны мира, тогда как слово Пушкина есть в некотором роде ее скрытое явление, неподобное подобие. Как известно, именно так в христианском богословии устанавливается иерархический статус иконы. В мистико-онтологическом своем истоке творение Пушкина и есть икона Творца, видимого в твари и через тварь. Поэзию Пушкина можно сравнить с естественным откровением, где ничего не доказывается, но все показано, а единственным "обоснованием" истины являются присущие ей красота и радость в тихой печали. Благословен и день забот, Благословен и тьмы приход. Итак, поэзия Пушкина открывает мир и себя через любовь. В любой строке нашего великого национального поэта есть это зерно любви, или, выражаясь философским языком, положение красоты в творение. Всякое творение Пушкина осуществляет тот самый "эстезис", где нет уже ни внешнего, ни внутреннего, где духовное тождественно с душевным и телесным, и где само отсутствие (исчезновение) есть по сути присутствие, но только несказанное и несказанное... Как и на иконе, у Пушкина свет первичен, а тень вторична и возможна лишь как его отрицание. Даже в самых "темных" своих стихах, посвященных смерти, безумию или бессмыслице происходящего, поэт свято соблюдает этот закон, который в его творении сильнее его самого (индивидуального, субъективного, "малого"). "Не дай мне Бог сойти с ума..." - просит Пушкин, тем самым подтверждая, что разум - Логос - первичнее безумия, и, чтобы сохранить его, требуется "метанойя" (перемена ума во Христе). Вьющиеся и кружащиеся в метели бесы надрывают ему сердце, но власть их ограничена, время их проходит. "А нынче погляди в окно: // Под голубыми небесами великолепными коврами, // Блестя на солнце, снег лежит..." Даже в самом мрачном, может быть, своем создании - "Дар напрасный, дар случайный" - Пушкин как носитель и продолжатель православного доверия к Отцу Небесному не доходит до лютеранского ожесточения по известной формуле: "Любить - это значит ненавидеть самого себя", Впрочем, эта тема требует особого разговора. Как известно, в свой 29 день рождения - 26 мая 1828 года - Пушкин написал стихотворение: Дар напрасный, дар случайный, Жизнь, зачем ты мне дана? Иль зачем судьбою тайной Ты на казнь осуждена? Кто меня враждебной властью Из ничтожества воззвал, Душу мне наполнил страстью, Ум сомненьем взволновал?... Цели нет передо мною: Сердце пусто, празден ум, И томит меня тоскою Однозвучный жизни шум. Через Елизавету Михайловну Хитрово (дочь М. И. Кутузова) стихотворение стало известно митрополиту московскому Филарету, ответившему на него следующими строфами: Не напрасно, не случайно Жизнь от Бога нам дана, Не без воли Бога тайной И на казнь осуждена. Сам я своенравной властью Зло из темных бездн воззвал, Сам наполнил душу страстью, Ум сомненьем взволновал. Вспомнись мне, забвенный мною! Просияй сквозь сумрак дум, - И созиждется Тобою Сердце чисто, светел ум. (4) Прежде всего, обратим внимание, насколько зеркально отражаются друг в друге стихи Пушкина и Филарета. Святитель Филарет проникновенно обнажает в жалобах Пушкина его-другое, подлинное, то, в чем поэт идет против самого себя. Духовно-онтологические опоры у Пушкина и Филарета одинаковы, только это и создает творческое напряжение между ними. Во-первых, мир есть Божье творение, и вместе с тем мир сей во зле лежит; такова парадоксальная логика воцерковленного разума, с позиций которого обращается к поэту пастырь Церкви, и которая, если вчитаться в "Дар напрасный...", является имманентной логикой самого Пушкина -- иначе ему не на что было бы жаловаться и не к кому свою жалобу обращать. Более того, Филарет видит в приведенных пушкинских строфах христианский путь (эк-стазис) самого Пушкина, полностью следуя в этом древним отцам: "Мнящий о себе, что достиг уже верха добродетелей, никак не станет уже искать источной причины благ, одному себе приписывая силу преуспевать в добре... Праведно гнев посещает высокомудрствующий о себе ум, т.е. оставление его, или попущение ему потерпеть нападки от демонов, чтобы он пришел через это в чувство естественной своей немощи и в сознание покрывающей его и все доброе в нем совершающей Божьей силы, смирил себя" (5). Не знаю, читал ли Пушкин "Подвижническое слово" учителя Церкви седьмого века св.Максима Исповедника, но его ответ Филарету доказывает, что он любил - вопреки греху - Божий мир и себя в нем и всегда готов был открыться слезам радости и покаяния: В часы забав иль праздной скуки, Бывало, лире я моей Вверял изнеженные звуки Безумства, лени и страстей Но и тогда струны лукавой Невольно звон я прерывал, Когда твой голос величавый Меня внезапно поражал. Я лил потоки слез нежданных, И ранам совести моей Твоих речей благоуханных Отраден чистый был елей. И ныне с высоты духовной Мне руку простираешь ты, И силой кроткой и любовной Смиряешь бурные мечты. Твоим огнем душа палима Отвергла мрак земных сует, И внемлет арфе Серафима В священном ужасе поэт. Пожалуй, к этой переписке в интересующем нас отношении нечего добавить, разве что отметить тот факт, что Пушкина на выпускных экзаменах в лицее заметил не только старик Державин, но и бывший тогда ректором петербургской Духовной Академии молодой архимандрит Филарет; отметим и то, что последняя строфа вышеприведенного ответа Пушкиным была изменена, первоначально было: "И внемлет арфе Филарета в священном ужасе поэт". Таким образом, священная любовная сила вела нашего поэта по путям бытия, и эту силу в его душе не могла перебороть "жизни мышья беготня" ни в виде тоски, ни в виде гордыни, ни в виде языческого (вакхического) самоупоения сущим, хотя каждому из этих демонов отдал "малый" Пушкин свою дань. Если попытаться сформулировать "философию жизни" Пушкина, то можно определить ее как "видимое невидимого", где вера в Творца через рассматривание и любование творением укреплена бывает (ср.: Рим. 1. 19-20). В отличие от любого, в том числе и самого утонченного натурализма, вроде ницшеанского, жизнь у Пушкина не есть Бог; с другой стороны, ему нельзя приписывать и чего-то вроде ветхозаветного "растворения" Божества в онтологии, когда высшей ценностью фактически становится сам факт существования. ("Аз есмь сущий"). Пользуясь христианским именем, можно сказать, что миром у Пушкина правит не просто дух, а Святой Дух; именно он осеняет поэта (и читателя) сквозь магический кристалл пушкинской любви к бытию и быту. Вопреки романтическому двоемирию, Пушкин ценит мир Божий во всех его проявлениях ("мальчишек радостный народ коньками звучно режет лед"), и ему в конечном счете не за что роптать на Отца ("За что на Бога мне роптать, когда хоть одному творенью я мог свободу даровать"). В отличие от Сальери Пушкин знает, что есть правда на земле, но есть она и выше. В корне своем искусство Пушкина преодолевает искус богоотвержения именно благодаря любви к творению (недаром по-русски "искусство" и "искушение" - одного корня). В таком плане конечно, Пушкин выступает наследником всей православной традиции русской духовности, переживающей наличное как реальное только в свете Божьей славы, только в обратной перспективе замысла о каждой былинке мироздания, о его "клейких листочках", как скажет потом, цитируя Пушкина, Ф.М.Достоевский. Радость о мире и печаль о нем ("Когда для смертного умолкнет шумный день") соотнесены в пушкинском творении не "по-гречески" и не "по-индийски" (иллюзия, майя), а именно по-христиански и по-русски. Совершенно прав В.С.Непомнящий, утверждая, что Пушкин - это Россия, выраженная в слове (6). Русский космос, православно-русское "тихование" в лоне благодати - вот что наиболее характерно для его отношения к наличному и заданному в бытии. Пушкин крайне чуток не только к свету, но и к тени - к невозвратимому бегу времени, к "экзистенциальной тоске", к смерти, но его восприятие всего этого не имеет ничего общего с каким-либо (особенно романтически-идиллическим) "конструированием" их места в божественной плероме. Вера и доверие двигают пером нашего поэта в самых, казалось бы, пограничных ситуациях его художества (как и его жизни), хотя это вовсе не значит, что Пушкин как художник и человек был безгрешен. По точному определению И.А.Ильина, грех есть слабость в добре, а злодейство есть сила во зле - и как раз по этой причине безумие и гибель не царят у Пушкина, как чума (или "тошнота" - Ж.-П.Сартр), а уже как бы изначально побеждены Крестом, хотя и дана им до поры видимая власть. В том-то и отличие православной пушкинианы от всякого "экзистенциализма", что здесь первично не существование, а космический эрос, причиной которого является сам Господь. Выше мы уже сказали, что пушкинский дух не переносит жесткого различия между эросом, филией и агапе. "Блажен, кто смолоду был молод, блажен, кто вовремя созрел", пишет Пушкин, и это тот же самый поэт, который полагает: "Блажен, кто праздник жизни рано // Оставил, не допив до дна // Бокала полного вина". Разумеется, Пушкин живет не в раю и рисует перед нами не рай, - но итог его поэзии еще менее есть сближение между раем и адом, между сверхбытием и небытием, между "да" и "нет" - вопреки тому мнению, что для характеристики его поэтического мира якобы всегда необходимы два или больше антиномических суждения (7). Ничто не может быть дальше от Пушкина, чем пир во время чумы, во всяком случае, поза его председателя. В каком-то из уголков пушкинской души присутствовал, несомненно, бесенок цинизма, но такой фрондирующий задор, по верному наблюдению С.Л.Франка, есть не что иное, как специфически русская форма целомудрия (8). При всем своем "сюжетном" смертолюбии Пушкин никогда не переживал "самозванства смерти" (Ж.Батай). Напротив, он, подобно Данте, созерцал перед собой умными очами идеальный Предмет ("Татьяны милый идеал"); увидеть такой предмет - истину как любовь - и составляло задачу его творчества. В известном смысле он ничего не творил. Он только видел. Как говорит Иван Ильин, "в религии человек молитвенно созерцает Бога сердцем; в науке он систематически созерцает мыслью сущность мира; в добродетели он созерцает совестью состояние человеческой души; в политике он созерцает волевым воображением историческую судьбу своего народа и своего государства; в искусстве он созерцает нечувственные существенности мира для того, чтобы верно облечь их в чувственные образы и осязаемое земное тело. Духовное созерцание необходимо человеку всегда и везде для того, чтобы не блуждать в дурных фантазиях и злых соблазнах, а иметь предметный опыт и творческую почву под ногами" (9). Такой предметный опыт как раз и был у Пушкина - потому все страхи его шли "к веселию сердца", и Пушкин, по наблюдению Н.В.Гоголя, был "охоч до смеха". "Нет, ты не атеист, ты человек веселый", как выразится позднее один из героев Достоевского, косвенно намекая этими словами на источник религиозного мироприятия, в котором звучит "глубокий вечный хор валов, хвалебный гимн Отцу миров". * Любовь к Другому Без Пушкина все бы мы околели, начиная с Гоголя и до Чехова - мы, "трудящиеся и обремененные". Алексей Ремизов Согласно Ж.-П.Сартру, ад - это другие. Вместе с тем, по философской формуле Владимира Соловьева, любовь - это самоутверждение через отрицание себя в другом. Нравится нам это или нет, перед нами религиозно-философское противоположение, через которое проходит каждый человек, тем более находящийся в христианском духовном поле. Современный греческий богослов епископ Иоанн Зизиулас убедительно очертил нахождение христианского человека в пересечении истины и общения. Истина неосуществима одним (одиноким, "единственным") человеком, и наоборот, подлинное - любовное соединение людей реально только в истине. Творчество Пушкина исполнено подобной истиной-общением. Начиная с приветствия внукам, которые "в добрый час (курсив мой - А.К.) из мира вытеснят и нас", и кончая детальнейше развернутым анализом личностных отношений с собственным героем - Онегиным, Пушкин нигде не утверждает себя с превосходством авторской вненаходимости, он никого не судит и не осуждает. Более того, он заранее не знает, что "выкинут" его персонажи - вот Татьяна взяла да вышла замуж. Многими исследователями отмечалось, что в пушкиниане содержится в "семенных логосах" вся новая русская литература (и в значительной мере философия). Есть у него и бахтинская "полифония", и "заслуженный собеседник" Ухтомского. Чего у него нет - так это объектного отношения к другому, когда человеческий, личный или авторский, взгляд не отграничивает лицо от лика и личины, и люди, что называется, не видят друг друга в упор. Наиболее богатый материал для освещения этой темы дает "Евгений Онегин": к нему и обратимся. Уже в "Посвящении" романа Пушкин вводит читателя в свой мир дорогой дружбы: "вниманье дружбы возлюбя". Читатели нового произведения для него - друзья Людмилы и Руслана, и даже сам его главный герой, Онегин - добрый приятель автора. Другой, дружба, друг - слова одного семейства, и создается впечатление о всеобщей дружбе-любви, царящей в романе, во всяком случае в его начальных строфах. Между тем истинное отношение к другому только завязывается на этих первых страницах, ему предстоят испытания. "Вот мой Онегин на свободе" - что означает здесь это притяжательное местоимение? Формально говоря, оно означает одновременно и приятельство, и авторство Пушкина по отношению к Онегину. Вместе с тем уже в ближайших строфах подчеркивается решительная инаковость Онегина и автора: "Высокой страсти не имея для звуков жизни не щадить, не мог он ямба от хорея, как мы ни бились, отличить... зато читал Адама Смита...". Находясь в личном и поэтическом авторском кругозоре, Онегин - совершенно другой человек, чем Пушкин: он рассудочен и прозаичен, он "эконом", а не поэт - а это в глазах русской культуры вообще, и золотого ее века в частности, заслуживает осуждения. В дальнейшем по ходу романа Пушкин еще усилит эту инаковость: "всегда я рад заметить разность между Онегиным и мной". "Мой" для Пушкина вовсе не означает "я сам", моим может быть и друг, и приятель, и враг, и грех. Космос Пушкина отнюдь не эгоцентричен и не "автоцентричен". Вопреки разговорам о ренессансной природе творчества Пушкина, -- и это особенно видно на его отношении с другим - для Пушкина высшей значимостью обладают в конечном счете сверхличные и даже сверхчеловеческие горизонты бытия; в этом он ближе к Данте, чем к Шекспиру. Ценность личности предполагает сверхличные ценности (здесь отечественная философия ХХ века унаследовала пушкинский, в истоке своем православно-русский, подход к человеку). По этой самой причине выйти к другому, принять другого - значит раскрыть Божий замысел о нем, выделить его из пены дней, из жесткой и рутинной причинно-следственной решетки эмпирического мира. А это доступно только любви... Описание пути любви к другому, иному созданию - об этом весь роман "Евгений Онегин". Переходя от главы к главе, читатель вместе с автором и действующими лицами как бы поднимается по духовной лестнице (вспомним образ "лествицы" Иоанна Лествичника). Роман писался Пушкиным почти восемь лет, сам автор стал за это время другим, иными явились и его герои. Возвышаясь от одного духовно-онтологического уровня к другому, Пушкин, подобно Данте, ведет героев и читателя к первообразу всех образов, о котором он, тем не менее, как наследник исихастской традиции, целомудренно молчит, чрезвычайно редко намекая на софийные (идеальные) моменты своего повествования. Тем более трудна его задача - перейти от "моего", "ближнего" Онегина к "дальнему" Онегину, к самому Онегину в его лучших, предельных возможностях, а не в его слабостях и пороках. Прочитав роман до конца, читатель в итоге переживает катарсис, очищение и пресуществление перенесенных страданий. В злую для него минуту мы оставляем Онегина вместе с автором - но это уже совсем другой Онегин, чем механически-светская кукла первой главы, для которого каждый звон брегета предвещает не столько обед, сколько смерть. Что осталось от "глубокого эконома" после всего происшедшего, после убийства друга и любви Татьяны? Можно ответить одним словом - осталась душа, готовая к встрече с Богом, потому что только любовь и страдания очищают грешную душу, открывая в ней такие области, о которых "механически-экономический", рациональный человек и не догадывается. В огне любви и страдания сгорает пошлость нашего "темного двойника", нашей непросветленной, "слишком человеческой" (Ф.Ницше) природы. Онегин теперь знает, что жребий его измерен, и ему, подобно библейскому царю Валтасару, теперь остается лишь молить, чтобы он не был найден легким... В этом огне стираются ложные, эгоцентрические границы между "моим" и "чужим" - в последнем счете вселенским, Боговым. Любовь, пробившаяся через страдание навстречу Другому, не знает ничего внешнего, объектного - она созерцает тайное, сокровенное. Не познавательно-эгоистический захват ("мой Онегин", "мой Пушкин"), а самоотдача замыслу о лице, т.е. Лику - таков исход пушкинского романа. Павел Флоренский ставил, как известно, дружбу выше любви. Но я думаю, что как раз у Пушкина мы возвышаемся до единого их источника. Всеединство, данное в русском слове - вот что такое Пушкин. Когда автор - уже в восьмой главе - "защищает" своего героя от объектного, нелюбовного суда рассудочного читателя, он в сущности лишь символизирует истину, которая "не передается" (князь В.Ф.Одоевский) (10), но должна быть заслужена, обретена касанием любви: Зачем же так неблагосклоннло Вы отзываетесь о нем? За то ль, что мы неугомонно Хлопочем, судим обо всем, Что пылких душ неосторожность Иль оскорбляет, иль смешит, Что ум, любя простор, теснит, Что слишком часто разговоры Принять мы рады за дела, Что глупость ветрена и зла, Что важным людям важны вздоры, И что посредственность одна Нам по плечу и не странна? В этих словах Пушкин как автор (и вместе с тем как друг Онегина) становится на любящую позицию Татьяны - иначе ведь и не полюбила бы романтическая дворянская девушка этого "эконома" и одновременно "москвича в гарольдовом плаще". Но в том-то и дело, что на путях господних своей любви и своей драмы Онегин с Татьяной освободились от мишуры романтизма, от всего "моего, слишком моего": их любовь вышла на высоту, где дуют космические ветры и где охраняет только Христос. По мысли Валентина Непомнящего, Татьяна в конце романа отвергает Онегина из любви к нему - но вместе с тем прав и Достоевский, подчеркнувший в своей речи о Пушкине жертвенность Татьяниной любви. Татьяна сохраняет верность своему мужу, потому что она любит Онегина, но еще больше она любит Бога - таково могущее показаться изуверским, "домостроевским" разрешение Татьяной своей и онегинской судьбы (11). Любовь приводит Онегина к грани смерти, но теперь за этой гранью его ожидает уже не механический брегет, а любовь Другого, который стал с ним одним в Боге, оставаясь разделенным на земле. Если это жертва, то благодатная, за которой стоит тайна богочеловеческого лица и которую пытались осмыслить люди в течение тысяч лет, от "андрогина" Платона до "вечной женственности" Гете и "Софии" Беме и Владимира Соловьева. Что касается Пушкина, то он в романе прошел вместе со своими героями полный вертикальный разрез истины, которая не передается, и понял, что разлученные в жизни (рационализмом или романтизмом - все равно) любящие едины в Боге; в его фаворском свете нет "моего" и "чужого", здесь как труха сгорает ад всякой объектной "другости". Как сказано в Писании, в раю "не женятся и не выходят замуж, но будут как ангелы небесные" (Мрк.12-25). Итак, мы можем сделать вывод о том, что Пушкин как православный поэт-провидец идет к истине вместе со своими героями и читателями через общение с ними в любви. По определению епископа Зизиуласа, "субстрат существа не бытие, а любовь. Истинный смысл бытия имеет содержание только в любви, а не в объективной структуре рационального, которая могла заключаться в себе самой" (12). Истина-любовь в христианстве не есть какая-либо готовая идея или вещь, она осуществляется людьми как невозможное на грешной земле, но абсолютно реальное в Боге бытие. Великий русский поэт Пушкин, быть может, как никто до него в мировой литературе одолел этот путь в соответствии с заповедью, что Царство Божие силою берется. Его личные слабости как человека и падения как художника ("Гаврилиада") лишь подчеркивают меру бесовского сопротивления, которую ему пришлось превзойти. Если действительно сердцевина всякого бытия (кроме грехопадения) - Христос (13), то у Пушкина Он царит и в катартическом финале "Евгения Онегина" ("Кто б ни был ты, о мой читатель, друг, недруг, я хочу с тобой расстаться нынче как приятель. Прости."), и во всенародном покаянии Пугачева на Красной площади в виду Кремлевских соборов ("Прости, народ православный, в чем согрубил пред тобою"), и в верности до гроба Василисы Егоровны своему мужу капитану Миронову ("вместе жить, вместе и умирать"), и в такой же верности "старого пса" Савельича своему барину, и в не меньшей преданности Гринева своему старому слуге, и в отказе Петра Гринева служить самозванцу (несмотря на личную симпатию к нему), и в помиловании императрицей Гринева по просьбе Маши - вообще в любом пушкинском творении, кроме отмеченных печатью греха. Сам Пушкин на смертном одре простил своего убийцу и завещал не мстить ему. В завершении - в высшей точке - пушкинского творчества и пушкинской жизни Другой перестает быть для него иным, становясь ипостасно единым с ним самим и с читателями. "Блаженны милостивы, ибо они помилованы будут" (Мтф. 5:7). * Любовь к женщине Крепка, как смерть, любовь. Песнь Песней Любовь к женщине занимает в пушкиниане особое место. Отношения между мужчиной и женщиной вообще всеохватны и мистичны; как писал В.В.Розанов, нет в человеке капли крови, ногтя, волоса, которые не были бы пропитаны полом. Человек как бы клубится вокруг своего пола. Такой взгляд, разумеется, не имеет ничего общего с фрейдизмом, снижающим религиозную значимость пола до физиологии. Скопцы не наследуют Царства небесного - и вот эта-то радость и одновременно проклятие человеческого эроса предельно напряжены у Пушкина. Богословы до сих пор спорят о том, как должен быть истолкован библейский рассказ о сотворении мужчины и женщины - как первичный онтологический акт или как символ последующего полового разделения. Любовь в условиях грехопадения, небесное в земном - такова исходная коллизия эроса у Пушкина. Уже из такого предварительного определения вытекает, что Пушкин чрезвычайно далек от всякой "диктатуры интимности", что его любовь есть всегда любовь перед Богом, а не перед мужчиной и женщиной как таковыми (14). В пушкинской поэзии и прозе - даже в самых откровенных местах - нет ничего позорного, непристойного, никакой "прозрачности зла" (Ж.Бодрияр) и тем более "цветов зла" (Ш.Бодлер). Известный критик серебряного века Ю.Айхенвальд даже в соблазнительной "Гаврилиаде" увидел отнюдь не шуточное повествование о том, как Бог полюбил свое же создание, свою рабу, земную деву (15). Дело тут, конечно, не в завихрениях "нового религиозного сознания", а в самом существе дела: даже в темных своих элементах, находящихся под знаком "злобного гения" ("Неистощимой клеветою он Провиденье искушал"), эрос Пушкина не опускается ниже определенной черты, обозначаемой точным русским словом целомудрие. Как я уже сказал, даже в юношеской стихотворной эротике (собственно эротике в узком смысле) больше трансцендирующего ожидания будущего, чем самодостаточного упоения настоящим. Эрос вообще крепко повязан с Танатосом ("душный, смертный плоти запах", по слову Блока), у Пушкина же еще и с грустью-тоской, неизбывной разлукой. Пятнадцатилетним мальчиком он пишет стихотворение "Гроб Анакреона", где пылкий гимн земным радостям ("Наслаждайся, наслаждайся, чаще кубок наливай, страстью пылкой утомляйся и за чашей отдыхай!") объемлется и ограничивается лирой над могилой, где "почиет в мире сладострастия мудрец", которого увели в гроб музы и хариты. Кто не помнит чудных женских ножек из первой главы "Евгения Онегина" (некоторые из искусствоведов даже наградили за это Пушкина титулом "эротического писателя" и вышли с ним на прогулку); значительно реже вспоминают завершение этой темы в той же первой главе: "Но полно прославлять надменных болтливой лирою своей: они не стоят ни страстей, ни песен, ими вдохновенных: слова и взор волшебниц сих обманчивы... как ножки их". В 1826 году появляется стихотворение "Признание", где читаем: "Но узнаю по всем приметам болезнь любви (курсив мой - А.К.) в душе моей". Наконец, уже в седьмой главе "Евгения Онегина", то есть вполне зрелым человеком, Пушкин прямо пишет от своего (авторского) имени: Как грустно мне твое явленье, Весна, весна! Пора любви! Какое томное волненье В моей душе, в моей крови! С каким тяжелым умиленьем Я наслаждаюсь дуновеньем В лицо мне веющей весны, На лоне сельской тишины! Или мне чуждо наслажденье, И все, что радует, живит, Все, что ликует и блестит, Наводит скуку и томленье На душу мертвую давно, И все ей кажется темно? Так вот каков этот "эротический писатель"! Мудрецу-психоаналитику, который находит во всем этом скрытый комплекс некрофилии, можем сказать, что для Пушкина как христианина смерть есть часть жизни на пороге инобытия, а не просто дуалистическая противоположность здоровью и долголетию. Любовь к миру, любовь к другу, любовь к женщине в таком случае оказываются испытанием, налагаемым на любящее сердце условиями эмпирического пространства и времени. Фактически с детских лет до вершин жизни сверхчувственная поэтическая интуиция вела Пушкина прочь от всяких "абсолютизаций", от всяких идолов, будь то идол эротики или идол романтической страсти. Прибегая к любимому бердяевскому обороту, позволительно заметить, что Пушкин очень остро переживает неизбежность объективации любви в пределах относительного земного существования и не дает сердцу забываться Нет, нет, не должен я, не смею, не могу Волнениям любви безумно предаваться; Спокойствие мое я строго берегу И сердцу не даю пылать и забываться; Нет, полно мне любить; но почему ж порой Не погружуся я в минутное мечтанье, Когда нечаянно пройдет передо мной Младое, чистое, небесное созданье. Пройдет и скроется? Ужель не можно мне, Любуясь девою в печальном сладострастье, Глазами следовать за ней и в тишине Благословлять ее на радость и на счастье, И сердцем ей желать все блага жизни сей, Веселый мир души, беспечные досуги, Все - даже счастие того, кто избран ей, Кто милой деве даст название супруги. (К***, 1832) "Пройдет и скроется" - вот ключ к символике любви-страдания у Пушкина. В отличие от язычников (как древних, так и новых), Пушкин не отождествляет любовь с эротикой; в отличие же от романтиков (и позднейших символистов) он не впадает в принципиальную двойственность горнего и дольнего, для которой "все преходящее - только подобие" (Гете). Даже архетип "Песни Песней" не подходит к пушкиниане, потому что любящие здесь принадлежат не только друг другу, но и Третьему, который есть сама Любовь. Классические образцы эротической любви, известные европейской традиции, также мало чего нам прояснят в творении Пушкина. Снова и снова воспроизводит наш поэт тему любви-прощания, когда любящие вроде бы могут соединиться, но берут на себя крест расставания во имя некоей высшей правды: Я вас любил: любовь еще, быть может, В душе моей угасла не совсем; Но пусть она вас больше не тревожит; Я не хочу печалить вас ничем. Я вас любил безмолвно, безнадежно, То робостью, то ревностью томим; Я вас любовь так искренно, так нежно, Как дай вам Бог любимой быть другим. (1829) Кроме нас с тобой, есть еще и другой, и потому я не буду счастлив (или счастлива) за счет Другого - таков истинно православный ответ на зов сильной, как смерть, любви. Эмпирически другим может в зависимости от обстоятельств оказаться и старый генерал (как у Татьяны), и тот, "кто милой деве даст название супруги", ее суженый и т.д. - но мистически этим Другим в конечном счете является Господь Сил и Светов, перед лицом которого только и возможна любовь. Пушкинское "вечное прощание" - это не драма Ромео и Джульетты под давлением внешних врагов, и уж тем более не разрыв Фауста с Маргаритой, который довольно спокойно переступает через гибель своей возлюбленной и своего от нее ребенка. Быть может, наиболее родственно пушкинскому отношению к любви отношение Данте к Беатриче, но этому противоречит не только духовное "трезвение" русского поэта, но и сама его жизнь, закончившаяся, как известно, в церковном браке. Вообще, эротический культ Софии как Вечной Женственности есть одна из абсолютизаций христианской антиномии Творца и твари, а мы уже говорили, что Пушкин не склонен сотворять себе кумира ни из чего тварного... Даже знаменитые его слова "привычка свыше нам дана, замена счастию она" следует читать именно в этом контексте... Если выражаться категориально, то в пушкинском эросе телесное пресуществляется в душевное и духовное (16), а это не проходит бесследно и "безнаказанно" для земной юдоли. Мужчина и женщина в создании нашего классика входят в символические отношения друг с другом, но в отличие от романтизма и символизма как школы, он не настаивает на указанном соотношении, предоставляя его, как и всю жизнь, в волю Божию. У Пушкина девушка не кивает на розу, а роза на девушку - все остаются самими собой. В некотором смысле пушкиниана обличает не только ложь языческой (вакхической) сексуальности или романтического (в сущности, мефистофельского) превознесения над миром, она обличает и самодовление кумира красоты. Когда Пушкин пишет: Я помню чудное мгновенье: Передо мной явилась ты, Как мимолетное виденье, Как гений чистой красоты, (1825) - он символически уравнивает "гения чистой красоты" с "мимолетным виденьем" как раз на том основании, что никакая земная красота (и, следовательно, земная любовь) не исчерпывает своего сверхбытийного источника, но и не безразлична к нему - иначе это была бы лишь иллюзия, майя. "Поэзия Пушкин вся стоит под знаком преображения" (17) -- верно замечает С.Л.Франк, и как раз опытом такого преображения предостерегал летописец Пимен будущего Лжедимитрия от лукавой женской любви: Не сетуй, брат, что рано грешный свет Покинул ты, что мало искушений Послал тебе Всевышний. Верь ты мне: Нас издали пленяет слава, роскошь И женская лукавая любовь. Я долго жил и многим насладился; Но с той поры лишь ведаю блаженство, Как в монастырь Господь меня привел. Разумеется, Пушкин не зовет всех в монастырь - это путь немногих избранных - но он в своем сознании созерцает мужчину и женщину не только как "половинки" целого, но и как само это Целое, предвосхищаемое и чаемое, но не осуществляемое до конца на земле. Церковь благословляет таинство брака, но она в литургическом венчальном чине приравнивает венцы супружеские к венцам мученическим. Иначе говоря, супружество и монашество суть явления одного ряда, а семья - это малая церковь. Любящие не исчерпывают на земле глубины любви в браке, но они несут на себе тяготы друг друга в ожидании Царства Божия, где Бог будет все во всем. "Я, сколько ни любил бы вас, привыкнув, разлюблю тотчас", - говорит Онегин Татьяне, как бы подтверждая известную фразу мадам де Сталь, что любовь сильнее смерти, но не сильнее брака. В отличие от подобного романтического взгляда, Пушкин не видит в любви и браке врагов - он видит в них лишь "неподобное подобие" того окончательного состояния, когда не женятся и не выходят замуж, но живут как ангелы небесные. Еще Аристотель писал, что мужское и женское - символы друг друга, потому что противоположны и только вместе составляют целое ("Этика Эвдемова"). Со своей стороны, основоположник православной апофатики Дионисий Ареопагит указывал: "Когда Бог восславляется через прекрасные формы, Он восславляется по образу мира сего. Когда же Он восславляется через неподобные и чуждые Ему образы, то Он восславляется превыше мира сего, ибо тогда подразумевается, что он и не равен, и не соразмерен, а запределен всему тому, посредством чего Его восхваляют... всякая фигура являет истину тем очевиднее, чем открытее свидетельствует о себе через неподобность уподобления, что она - фигура, а не истина. Неподобное уподобление не дает телесному чувству, льнущему ко всему вещественному, успокоиться на низменных образах, думать лишь о них и принимать их как бы за всю полноту истины" (18). Таков логос любви у Пушкина. Для православного чувства и ума икона Спасителя есть высшая святыня, которую нужно беречь как зеницу ока, но в то же время - не сам Бог. Буквальное отождествление образа с Первообразом ведет от иконопочитания к иконопоклонничеству, то есть сотворению кумира. Любовь к миру, любовь к другу и особенно любовь к женщине сильнее у Пушкина всего на свете, сильнее даже смерти, но она не сильнее самого Солнца любви, потому что светит его отраженным светом. Земных страстей может быть много (начиная с низших ступеней, где существует размножение без любви), но даже на высших персоналистических взлетах эроса, где любовь подавляет и даже практически исключает всякое размножение (секс), Пушкин всегда отличает "фигуру" (Ареопагит) от истины, виденье красоты от самой Красоты. Вместе с тем, как уже говорилось, у Пушкина нет и тени нигилизма по отношению к священному дару жизни: романтизм и символизм как трансцендентальные установки, взыскующие знака, а не вещи, равно далеки от него. Даже ложь софианства, гностического культа "жены, облеченной в солнце", поэтически опровергается Пушкиным именно в силу его духовной трезвости, покоящейся на твердыне Православия. Казалось бы, Князю Гвидону в лице Царевны Лебеди явилась сама София - "месяц под косой блестит, а во лбу звезда горит" (ср. описание Жены, Облеченной в Солнце в Апокалипсисе) - и что же? Князь царевну обнимает, К белой груди прижимает И ведет ее скорей К милой матушке своей. Князь ей в ноги, умоляя: "Государыня-родная! Выбрал я жену себе, Дочь послушную тебе. Просим оба разрешенья, Твоего благословенья; Ты детей благослови Жить в совете и любви". Над главою их покорной Мать с иконой чудотворной Слезы льет и говорит: "Бог вас, дети, наградит". Князь не долго собирался На царевне обвенчался; Стали жить да поживать, Да приплода поджидать. Кто из романтиков или софиологов женился на своей Прекрасной Даме, жил с нею да поживал, да приплода поджидал? Вспомним для примера хотя бы супружество Александра Блока - в отличие от супружества самого Пушкина, родившего в законном браке четверых детей от любимой Наташи: "Мой идеал теперь хозяйка... да щей горшок, да сам большой". Итак, по Пушкину, для любви нет мирского закона - любовь выше закона, но в то же время он и не обоготворяет земную любовь, ибо это обозначало бы кощунственное отождествление Творца и твари, опущение духа до дурной множественности бытия. В отличие от гностиков, романтиков и символистов, автор "Евгения Онегина" не эротизировал свою Софию (19) и потому избег рабства страсти, которая в русском языке имеет один корень со словом "страх". Не только Татьяна Ларина была другому отдана - тому же Другому была отдана и Маша Миронова, которая никогда бы не вышла замуж без родительского благословения. "Нет, Петр Андреич, отвечала Маша, я не выйду за тебя без благословения твоих родителей. Без их благословения не будет тебе счастия. Покоримся воле Божией (курсив мой - А.К.). Коли найдешь себе суженую, коли полюбишь другую - Бог с тобою, Петр Андреич; а я за вас обоих...". Точно так желал и сам автор: "...дай вам Бог любимой быть другим". Пожалуй, только Дон Гуан из "Каменного гостя" поступил иначе, вызвав на бой за свою грешную любовь подземные силы и - поплатился за это жизнью. В любви к женщине, как повсюду, духовный строй пушкинской музы глубоко иерархичен, а не гармоничен и не катастрофичен. В этом, между прочим, одно из существенных отличий Пушкина от Достоевского и Льва Толстого, для которых любовная Встреча двух судеб чаще всего означала их жизненное и религиозное крушение. Если экзистенциальные пути князя Мышкина, Настасьи Филипповны, Анны Карениной, Вронского буквально висят на ниточках и обрываются безумием, убийством, самоубийством, то у героев Пушкина это скорее исключение, чем правило, хотя ему прекрасно ведомо поветрие мировой Чумы (20). В религиозно-философском плане это означает, что его гений был освящен не только божественной Энергией, но и божественным Порядком, для установления которого в мире нужно освобождение от эгоизма - жертва вечерняя. Тварное существо (человек) не в состоянии просто пресуществиться в Другого "по горизонтали" - для этого необходим третий, который есть одновременно начало и конец всего (круг аввы Дорофея). Если говорить об аде у Пушкина, то это именно распускание в твари, когда любовь к человеку подменяет веру и любовь к Богу. "Если бы Пушкин жил в средние века, - писал Влад.Соловьев, - то... он бы мог пойти в монастырь, чтобы связать свое художническое призвание с прямым культом того, что абсолютно достойно" (21). Со своей стороны, ему вторил такой "православный эстет", как К. Н. Леонтьев: "С первого взгляда кажется, что монашество, отрекающееся от семьи, есть логическая антитеза семьи. Однако на деле оказывается иное. Брак есть своего рода аскетизм, своего рода отречение. Строгий, религиозный, нравственный брак есть лишь смягченное монашество - иночество вдвоем или с детьми учениками" (22). Не того ли жаждала и душа самого поэта: "Юность не имеет нужды в at home, зрелый возраст ужасается своего уединения. Блажен, кто находит подругу - тогда удались он домой. О, скоро ли перенесу я мои пенаты в деревню - поля, сад, крестьяне; труды поэтические - семья, любовь etc. -религия, смерть" (3,464). Все это мыслимо только на том основании, что "совершенная любовь изгоняет страх" (1 Ин.4:18). * Любовь к России Тебя, как первую любовь России сердце не забудет. Ф.Тютчев Известный философ русского зарубежья Г.П.Федотов назвал в свое время Пушкина певцом империи и свободы. Я думаю, что Пушкин был поэтом православного соборного Царства - так будет вернее. В 1823 году молодой Пушкин написал стихотворение на мотив Евангельской притчи о сеятеле: Изыде сеятель сеяти семена своя. Свободы сеятель пустынный, Я вышел рано, до звезды; Рукою чистой и безвинной В порабощенные бразды Бросал живительное семя - Но потерял я только время, Благие мысли и труды... Паситесь, мирные народы! Вас не разбудит чести клич. К чему стадам дары свободы? Их должно резать или стричь Наследство их из рода в роды Ярмо с гремушками да бич. (1823) В историософском плане - в плане отношения к России как духовной реальности - это стихотворение есть ключ к началу пушкинианы. Оно еще более резко, чем предшествующая ему ода "Вольность" ("...Где ты, где ты, гроза царей, свободы гордая певица?") или знаменитое послание "К Чаадаеву", выставляет на передний план категорию свободы. Если же при этом учесть, что Пушкин сопроводил его в письме к А.И.Тургеневу от 1 декабря 1823 г. ироническим комментарием ("...я закаялся и написал на днях подражание басне умеренного демократа Иисуса Христа"), то позволительно думать, что пушкинская муза воспевала либерализм, для которого важна свобода сама по себе, свобода как таковая, а все остальное приложится... Было бы, однако, большой ошибкой начало выдавать за конец, а хронологию путать с онтологией. Да, Пушкин начал как свободолюбец, иронист и гордец, а кончил мученически. Но что самое главное - как крупнейший русский национальный поэт, Пушкин пришел в своем искусстве к совсем иным мировоззренческим берегам. Он буквально перешел в иную социальную веру. Дело при этом не следует понимать таким образом, что Пушкин отказался от своей поэтической юности ("строк печальных не смываю") - он духовно покаялся в ней, бесконечно расширил и углубил свой бытийный горизонт. И это дало его поэзии такую силу, что она заслуживает названия образа Православного Царства - не больше и не меньше. В религиозно-социальном плане я бы разделил творчество Пушкин на три больших периода: до покаяния ("Свободы сеятель пустынный"), эпоха самого покаяния ("Евгений Онегин", "Борис Годунов") и, наконец, вершина его пути ("Медный всадник", "Капитанская дочка", каменноостровский цикл). В первом периоде пушкинская лира требует свободы, гордится и любуется собой - примеры я привел выше. Мирная жизнь, смирение и покорность в это время для нее - холопство, удел которого - "умеренный демократизм", до которого нет дела певцу всяческой вольности. Однако уже здесь, в истоке пушкинианы, сквозят ноты сомнения в самодостаточности свободы, и особенно на Руси. Само желание отчизне посвятить души прекрасные порывы свидетельствует о том, что у свободы должен быть духовный Предмет, без которого она вырождается в свободу греха. "Познайте истину, и истина сделает вас свободными" (Ин.8:32), сказано в Писании, и Пушкин искал эту истинную свободу, или лучше сказать, свободу в истине, до самой смерти. По-видимому, высшей и одновременно наиболее отчаянной точкой этого поиска явился роман "Евгений Онегин". Принято считать, что в романе этом поэт отразил трагедию русского барства ("великое дворянское безделье", по определению И.Л.Солоневича). Я полагаю, однако, что речь надо вести именно о таком этапе духовного возрастания Пушкина, когда он вошел в пору покаяния в православном смысле этого слова и в пору чуткого внимания к своеобычности свой Родины - в историософском своем воззрении. Если сказать совсем коротко, Пушкин полюбил Россию такой, какова она есть; в этом суть дела. Не следует забывать, что Онегин, это дитя Летнего сада, дитя Петербурга, по существу отвергнуто собственной страной в лице Татьяны, которая, хотя и "изъяснялася с трудом на языке своем родном", все же сохранила верность преданьям милой старины - таинству брака, сокровищу женской верности. Подобный "домострой", а точнее строгое православное домостроительство семьи как малой церкви, и повергает в отчаянье Онегина. Пусть лучше все будут несчастны, чем кто-либо будет счастлив за счет другого - как бы выдает ему Татьяна сокровенную русскую мудрость, - и любовную, и национальную. Онегин в ужасе, и в эту злую для него минуту Пушкин оставляет своего героя навсегда... как будто оставляет самого себя - ветхого, грешного, гордеца и сластолюбца... (23). Справедливости ради скажем, что петербургская родословная Онегина не противоречит тому типу русского странника, которого увидел в нем Достоевский. Наоборот, двойственность петербургской культуры, одновременно наследующей и отрицающей традицию русской духовности, приводит к тому, что Онегин (как и Чацкий, и Печорин) не удостаивает своим участием жизненного торжища, где идет борьба за власть и деньги. В этом плане Онегин - дальний родственник тех старообрядцев, которые бежали от дел тьмы, и предшественник Ильи Ильича Обломова, не встававшего с дивана из брезгливости перед суетой ("священная русская лень"). Кроме того, Пушкин проводит прямую параллель между Онегиным и Чаадаевым: "второй Чадаев, мой Евгений...". И сходство их не только в изысканности туалета. Ведь Чаадаев не был принятой собственной страной, тоже оказался лишним человеком в ней и возвратился духом к Отечеству только через "метанойю" - перемену ума. В перерыве между работой над главами "Онегина" Пушкин пишет "Бориса Годунова" - эту драму власти без любви. А какая на Руси власть без любви? Вот Иоанн Грозный был жестокий, суровый - а народ любил его, видел в нем законного Государя (вспомним "Песню про Царя Ивана Васильевича..." М.Ю.Лермонтова), тогда как Борис Годунов - безлюбый царь, хотя и добрый, хлебосольный. И даже "демократ-западник". Более того, подозрение в убийстве царевича Димитрия посланцами Бориса не находит фактического подтверждения, а самозванцы множатся, потому что не в эмпирических фактах тут дело, а в харизматической природе русской монархии: если уж Царь - так всея Руси, помазанник Божий, а не ловкий ставленник случая или тех или иных боярских (тем более плутократических) кругов... Еще более усиливает антихристианский характер борьбы за царский венец стремление "грех грехом поправить" (выражение В.В.Розанова) - замысел Гришки Отрепьева, который и приводит в Москву поляков. Соборное православное покаяние приносит за всю Русь Пимен: Прогневали мы Бога, согрешили, Владыкою себе цареубийцу мы нарекли. Так вместе со своими героями углублялось творческое сознание нашего поэта, восходя в полноту христианской любви. Само собой разумеется, что речь здесь идет об объективном идеальном горизонте его художества, о "вершине усилия" его, а вовсе не о тех падениях и слабостях, что случались с Пушкиным как писателем и человеком по общей поврежденности людской природы. Среди этих вершин свобода оставалась, честь оставалась, любовь к отеческим гробам и родному пепелищу оставалась - но они пресуществились из языческих в христианские, засияли в Божьем луче, как сказал бы Иван Ильин. Причем лично Пушкин готов был идти за них на жертву - вспомним реакцию тогдашней прогрессивной общественности (Герцен) на его грозные патриотические стихи "Клеветникам России" и "Бородинская годовщина" (1831). Что же касается периода позднего, послепокаянного, то жемчужинами его "россики" здесь выступают, как я уже сказал, "Медный всадник", "Капитанская дочка" и стихотворения каменноостровского цикла. Смысл православного искусства состоит в том, чтобы человеческими средствами передать радость бытия с Богом (всякое дыхание да хвалит Господа!). Именно такой радостной вестью целиком становятся под конец поэзия и проза Пушкина, хотя наружно это может быть и личная трагедия, и народная драма, и экзистенциальная "заброшенность" ("Маленькие трагедии"). В этом ключе "Медный всадник" и "Капитанская дочка" -- это как бы эпохальная и личная грани русского бытия, сливающиеся в его религиозном преображении (каменноостровский цикл). В поэме о Петре Пушкин являет христианскую антиномию высшего напряжения - антиномию между соборной и индивидуальной душой России, потревоженной титанической волей властелина. Вклад Пушкина в разрешение этого противостояния выражается в приятии его во всей полноте, без попыток уйти в ту или другую сторону. Говоря проще, Пушкин в своей поэме не с Евгением и не с Петром, а с Богом, который обещал нам, что в конце "смерти не будет уже; ни плача, ни вопля, ни болезни уже не будет, ибо прежнее прошло" (Откр. 21:4). В "Капитанской дочке" та же по существу дилемма ставится уже как задача персонального выбора - либо ты с истиной (то есть идешь царской дорогой русской истории), либо ты отщепенец и самозванец, который уже был осужден в лице Григория Отрепьева и снова осуждается в лице Пугачева: "Не приведи Бог видеть русский бунт, бессмысленный и беспощадный". Собственно, в образе Пугачева Пушкин окончательно расстается с одним из мотивов своего прошлого - с демоническим соблазном воли для гения, а не для творца... Очень многозначителен в этом отношении сон Гринева, где тот видит перед собой мужика с топором: "Страшный мужик ласково меня кликал, говоря: "Не бойсь, подойди под благословение..." (Гл.II). Не сословно-партийные разделения и титанизм короля-солнце держат Русь, а симфоническое (любовное) согласие Всех с Одним и Одного со Всеми (ср. финал "Капитанской дочки"), и горе ей, если это согласие поколеблется. Зрелый Пушкин - это певец христианской любви, которая ответственна только перед Богом, и это певец православной России, которая волею судеб предстает то в виде Великого Княжества Киевского, то в облике Московского Царства, то в обличии Петербургской Империи. В Пушкине как художнике наиболее полно воплощена одновременно русскость и всемирность петербургской культуры, ее золотое и серебряное качество. В поэзии Пушкина действуют те же духовные энергии, что и в "Троице" Андрея Рублева, но овладевают они теперь - благодаря пушкинскому гению - художественно-культурными формами всей Европы и Востока, тем самым самоопределяясь по отношению к ним. Именно на таком слиянии православного духа и вселенской эстетической формы рождается "каменноостровский цикл", из которого мы приведем лишь одно стихотворение, имеющее прямое отношение к духовной реальности России: (Из Пиндемонти) Не дорого ценю я громкие права, От коих не одна кружится голова. Я не ропщу о том, что отказали боги Мне в сладкой участи оспоривать налоги Или мешать царям друг с другом воевать; И мало горя мне, свободно ли печать Морочит олухов, иль чуткая цензура В журнальных замыслах стесняет балагура. Все это, видите ль, слова, слова, слова. Иные, лучшие мне дороги права; Иная, лучшая потребна мне свобода: Зависеть от Царя, зависеть от народа - Не все ли нам равно? Бог с ними. Никому Отчета не давать, себе лишь самому Служить и угождать; для власти, для ливреи Не гнуть ни совести, ни помыслов, ни шеи; По прихоти своей скитаться здесь и там, Дивясь божественным природы красотам, И пред созданьями искусств и вдохновенья Трепеща радостно в восторгах умиленья, -Вот счастье! вот права... Казалось бы, тот же гимн вольности, что и двадцать лет назад, - однако здесь мы встречаемся с Пушкиным, который понял космический замысел Бога и соответственно нашел свое место в нем. Свобода для него теперь не самоцель, а способ приближения к творцу; права человека - не разрешение на эгоизм и грех, а возможность отказаться от цивилизованной суеты ради божественных красот мирозданья. Более того, само лишение формальных "прав человека" не вызывает теперь у него ропота, а демократическая комедия "свободы печати" - только усмешку. Неудивительно поэтому, что фактическим завершением - и высшей смысловой точкой - всей "россики" Пушкина стало, наряду с "Капитанской дочкой", его знаменитое письмо П.Я.Чаадаеву от 19 октября 1836 года, где великий национальный поэт, отвергая католическо-западнический взгляд на Россию, ясно формулирует свое видение русской идеи: "... Что касается мыслей, то вы знаете, что я далеко не во всем согласен с вами. Нет сомнения, что схизма отъединила нас от остальной Европы и что мы не принимали участия ни в одном из великих событий, которые ее потрясали, но у нас было свое особое предназначение. Это Россия, это ее необъятные пространства поглотили монгольское нашествие. Татары не посмели перейти наши западные границы и оставить нас в тылу. Они отошли к своим пустыням, и христианская цивилизация была спасена. Для достижения этой цели мы должны были вести совершенно особое существование, которое, оставив нас христианами, сделало нас, однако, совершенно чуждыми христианскому миру, так что нашим мученичеством энергичное развитие католической Европы было избавлено от всяких помех. Вы говорите, что источник, откуда мы черпали христианство, был нечист, что Византия была достойна презрения и презираема и т.п. Ах, мой друг, разве сам Иисус Христос не родился евреем и разве Иерусалим не был притчею во языцех? Евангелие от этого разве менее изумительно? У греков мы взяли Евангелие и предания, но не дух ребяческой мелочности и словопрений. Нравы Византии никогда не были нравами Киева. Наше духовенство, до Феофана, было достойно уважения, оно никогда не пятнало себя низостями папизма, и, конечно, никогда не вызвало бы реформации в тот момент, когда человечество больше всего нуждалось в единстве <...> Что же касается нашей исторической ничтожности, то я решительно не могу с вами согласиться. Войны Олега и Святослава и даже удельные усобицы - разве это не та жизнь, полная кипучего брожения и пылкой и бесцельной деятельности, которой отличается юность всех народов? Татарское нашествие - печальное и великое зрелище. Пробуждение России, развитие ее могущества, ее движение к единству (русскому единству, разумеется), оба Ивана, величественная драма, начавшаяся в Угличе и закончившаяся в Ипатьевском монастыре - как, неужели все это не история, а лишь бледный полузабытый сон? А Петр Великий, который один есть целая всемирная история? А Екатерина II, которая поставила Россию на пороге Европы? А Александр, который привел нас в Париж? И (положа руку на сердце) разве не находите вы чего-то значительного в теперешнем положении России, чего-то такого, что поразит будущего историка? Думаете ли вы, что он поставит нас вне Европы? Хотя лично я сердечно привязан к Государю, я далеко не восторгаюсь всем, что вижу вокруг себя; как литератора - меня раздражают, как человек с предрассудками -я оскорблен. Но клянусь честью, что ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество или иметь другую историю, кроме истории наших предков, такой, какой нам Бог ее дал." В этих чеканных строках вся пушкинская любовь к России, к Святой Руси. Здесь и былинная богатырская Русь, где царь Кощей над златом чахнет (24); и потрясенная Москва времен великих смут XVI и XVII веков; и Невы державное теченье, на берегах которой град Петров стоит неколебимо, как Россия. На языке поэзии эта любовь звучит так: Два чувства дивно близки нам. В них обретает сердце пищу - Любовь к родному пепелищу, Любовь к отеческим гробам: На них основано от века По воле Бога самого Самостоянье человека - Залог величия его. (1830) * Любовь к Богу Когда же начнет рассветать день и утренняя звезда взойдет в наших сердцах, человек, достойный имени своего, выходит на подобающее ему делание и становится созерцателем премирных вещей... он истинно восходит несказанною силою Духа, и с неизреченной духовной помощью слышит неизреченные слова и видит недоступное взорам. И - о, чудо! Всецело привлекается и объемлется этим, и отрывается от земли и, соревнуясь с неутомимыми песнопевцами, становится воистину иным ангелом Божиим на земле, и через себя приводит к нему всякий вид твари, потому что и сам теперь имеет участие в том, что выше всего (Еф. 4:6), так что он в точности становится отображением образа Божия. Св. Григорий Палама После сказанного нет нужды специально подчеркивать мысль о том, что Пушкин верил в Бога и любил его - неверующий холодный человек близко не подошел бы к той поистине гениальной области божественного света, где обитал автор "Евгения Онегина" и "Капитанской дочки". Разумеется, ученый читатель тут же вспомнит "Гаврилиаду", и письмо по поводу "единственного умного афея" - англичанина, послужившее причиной ссылки поэта в Михайловское, и многое другое... В ответ могу посоветовать только еще раз перечитать пушкинского "Пророка" - имеющий уши да слышит: Духовной жаждою томим, В пустыне мрачной я влачился, И шестикрылый серафим На перепутьи мне явился. Перстами легкими, как сон, Моих зениц коснулся он. Отверзлись вещие зеницы, Как у испуганной орлицы. Моих ушей коснулся он, И их наполнил шум и звон: И внял я неба содроганье, И горний ангелов полет, И гад морских подводный ход, И дольней лозы прозябанье. И он к устам моим приник И вырвал грешный мой язык, И празднословный, и лукавый. И жало мудрыя змеи В уста замершие мои Вложил десницею кровавой. И он мне грудь рассек мечом, И сердце трепетное вынул, И угль, пылающий огнем, Во грудь отверстую водвинул. Как труп в пустыне я лежал. И Бога глас ко мне воззвал: "Восстань, пророк, и виждь, и внемли, Исполнись волею моей И, обходя моря и земли, Глаголом жги сердца людей". В этом тексте не может не обратить на себя внимания мистическое воспроизведение Пушкиным самого архетипа пророка Божьего, как он дан в книге Исаии: "И сказал я: горе мне! Погиб я! Ибо я человек с нечистыми устами, и живу среди народа также с нечистыми устами, - и глаза мои видели Царя, Господа Саваофа. Тогда прилетел ко мне один из серафимов, и в руке у него горящий уголь, который он взял клещами с жертвенника. И коснулся уст моих; и сказал: вот, это коснулось уст твоих, и беззаконие твое удалено от тебя, и грех твой очищен. И услышал я голос Господа, говорящего: кого мне послать? И кто пойдет для Нас? И я сказал: вот я, пошли меня" (Исаия. 6:5-8). Стихотворение "Пророк" написал не просто великий поэт, а человек, чье сознание (и сверхсознание) поражено призванием свыше, будь он при этом хоть трижды грешен в других своих проявлениях. Вспомним мысль И.А.Ильина о том, что грех - это слабость в добре, а злодейство - это сила во зле. Величайшие христианские святые почитали себя большими грешниками, ибо один Господь без греха, но ни один злодей не смог бы выдумать "Пророка", если бы посланник неба не коснулся действительно его зрения и слуха. Как известно, Пушкин тщательно изучал Библию, но вряд ли он знал то место из творений св. Григория Паламы, которое я привел эпиграфом к настоящей главе (эти тексты впервые были изданы в России в 1895 году) (25). Между тем, Пушкин в своем искусстве - а в конце концов и в жизни - сделал все то, о чем пишет знаменитый основоположник православного исихазма, он стал созерцателем премирных вещей, то есть "семенных логосов" твари, равно как и пронизывающих ее горних энергий ("и неба содроганье", и "гад морских подводный ход"). В своем художестве поэт навеки разрешил для русской культуры ту антиномию творчества и послушания, которая на рубеже двадцатого столетия снова - декадентским образом - всплыла в модернизме, абсолютизировавшем личность эмпирического автора в ущерб Творцу. Пользуясь терминологией "серебряного века", можно сказать, что гениальность и святость ипостасно совпали в явлении Пушкина, всегда чутко внимавшего Слову-Логосу, а не только собственному, по существу неограниченному дару. Иначе говоря, космос Пушкина был построен во имя Отца, Сына и Духа, то есть в троичном, а не каком-либо единичном или даже двоичном измерении, что делало его всесовершенным и всепроникающим. Автор "Медного всадника" дерзал раздувать огонь сотворения нового, но это было именно со-творение, со-образное с вечными идеями Бога о земле и людях. Пушкин не ведал никакой логософобии, никаких "комплексов" по поводу собственной оригинальности и вовсе не прочил себя в космогонисты, чем так озабочен был в начале нашего века авангард и чем играет порой нынешний постмодерн. В созданиях Пушкина проступает икона Творца в твари и через тварь, делающая пушкиниану "ясной" и "тихой" вопреки страстям, задевающим ее своим пурпурово-серым" (А.Блок) крылом. Когда поэт заявляет в "Воспоминании": ...И, с отвращением читая жизнь мою, Я трепещу и проклинаю, И горько жалуюсь, и горько слезы лью, - Но строк печальных не смываю- - он опять-таки по сути исполняет завет Григория Паламы о "смывании слезами" личины миры сего. Смоют или не смоют слезы человеческий грех - это ведомо Господу. Но уж наверное смоют они всякую горделивую или суетную маску (личину), препятствующую любви человеческой к миру и Создателю. А кто много возлюбил, тому и простится много. Завершая этот небольшой очерк о явлении любви у Пушкина, замечу, что словом Пушкина ответила Православная Россия на петровскую попытку вестернизации страны по протестантскому образцу. В таком плане творчество Пушкина лежит в одном ряду со святостью Серафима Саровского и с победой России в Отечественной войне против Наполеона, стремившегося навязать свою коронованную буржуазную революцию всему свету. Пушкин произнес пророчество, выполнил свое предназначение, и мог сказать о себе: Скоро, скоро удостоен Будешь царствия Небес. Скоро странствию земному Твоему придет конец. Уж готовит ангел смерти Для тебя святой венец. (26) ПРИМЕЧАНИЯ: 1. Лихачев Д.С. Первые семьсот лет русской литературы \\ Изборник. М., 1969. С.9. 2.Митрополит Анастасий. Пушкин в его отношении к религии и Православной Церкви. М., 1991. С.35. 3.Струве П.Б. "Неизъяснимый" и "непостижимый" // Пушкинский сборник. - Прага, 1929. С.259-264; Струве П.Б. Дух и слово Пушкина // Белградский Пушкинский сборник. Белград, 1937. С.265-342. 4.Духовная история переписки между митрополитом Филаретом и Пушкиным подробно освещена в статье священника Иоанна Малинина: "К литературной переписке митрополита Филарета и А.С. Пушкина // Пушкинская эпоха и христианская культура. Вып.VI. - СПб., 1995. 5.Св.Максим Исповедник. Подвижническое слово // Добротолюбие. - М., 1900. - С.273. 6.Непомнящий В.С. Поэзия и судьба. М., 1987. С.389. 7.Ср. суждение Ю.М.Лотмана: "Создается ощущение, что ни один из способов повествования не в силах охватить эту сущность (роман в стихах - А.К.), которая улавливается лишь объемным сочетанием взаимоисключающих типов рассказа". (Лотман Ю.М. Роман в стихах Пушкина "Евгений Онегин"//В кн.: Пушкин.Спб.1995.С.411. 8.См.: Франк С.Л. Религиозность Пушкина // Пушкин в русской философской критике: конец XIX- первая половина ХХ века. М., 1990. С.381. 9.Ильин И.А. "Моцарт и Сальери" Пушкина // Пушкинъ. Спецвыпуск еженедельника "Литературная Россия". М., 1992. С.23. 10. "Вы хотите, чтобы вас научили истине? - Знаете ли великую тайну: истина не передается! Есть вопросы, на которые можно отвечать только одним словом; но этого слова вы не поймете, если оно само не выговорится в душе вашей..." В.Ф.Одоевский. Русские ночи. Л.,1975.С.14. 11.Именно этого, как известно, не мог ей простить прогрессивный Белинский. Впрочем, Белинский еще не читал "Анны Карениной". 12.Епископ Иоанн Зизиулас. Истина и общение // Беседа. 10, Ленинград-Париж, 1991. С.41. 13.См. там же. 14.В свое время А. Блок сказал об Анне Ахматовой, что она пишет стихи как бы перед мужчиной, а нужно как бы перед Богом. 15.См.: Айхенвальд Ю. "Гаврилиада" // Пушкинъ. Спецвыпуск женедельника "Литературная Россия". М., 1992.С.27. 16.Уже в ХХ веке будет написана книга Б.Вышеславцева "Этика преображенного эроса". 17. Франк С.Л. Цит.соч. С.382. 18.Цит. по: Бибихин В.В. Символ и другое // Начала. М., 1994. 1. С.178. 19.Образец такой эротизации Пушкин мог найти хотя бы в "Христософии" Якова Беме. 20. См. об этом глубокую статью В.С.Непомнящего "Пушкин через двести лет" \\ Пушкинская эпоха и христианская культура. Вып.V . СПб., 1994. С.74-96. 21.Соловьев В.С. Собр.соч. Т.9. СПб., 1913. С.43. 22.Леонтьев К.Н. Отшельничество, монастырь и мир. Четыре письма с Афона. Сергиев Посад, 1913. С.39. 23.Аналогом "онегинского переворота" в судьбе самого Пушкина была его поэтическая переписка с митрополитом Филаретом, которую мы приводили выше. 24.В социально-философском плане чахнущий над златом Кощей символизирует неблагодарность русского духа для богатства: Ср. евангельский рассказ о богатом юноше (Мтф. 19: 16-22). 25.См.: Епископ Арсений. Св.Григория Паламы, митрополита Солунского, три творения, доселе не бывшие изданными. Новгород, 1895. 26.Как установлено недавними исследованиями, это стихотворение Пушкина носит автобиографический характер. См.: Сайтанов В.А. Третий перевод из Саути // Пушкин: исследования и материалы. Т.XIV. СПб., 1991. С.104-109. 1