Воспроизводство населения России после 2013-2014 годов стало драматически ухудшаться. Из-за каскадных демографических реакций количество людей трудоспособного возраста ежегодно сокращается на миллион, низкая рождаемость свидетельствует о вымирании. У здравоохранения и правительства ресурсы для выхода из кризиса исчерпаны. Спасти положение может только чудо. Возможно ли оно?

С началом Великой Отечественной войны в июле–сентябре 1941 года из Ленинграда было эвакуировано более 400 тыс. горожан. 8 сентября город оказался в блокаде. Вторая волна эвакуации пришлась на сентябрь–апрель 1941–1942 годов. По льду Ладожского озера Дорогой жизни отправлено в тыл более 600 тыс. жителей. В третью волну (май–октябрь 1942 года) выведено из окружения около 500 тыс. человек. Общее число эвакуированных составило 1,7 млн.

Из-за голода, бомбежек и артобстрелов в первый блокадный год погибли 675 тыс. горожан. Если бы не эвакуация, число жертв могло оказаться значительно больше. К 1942 году количество жителей сократилось до 622 тыс., к 1943 году – до 546 тыс.

В пересчете на 1 тыс. населения максимальные демографические потери случились в 1942 году. Смертность превысила довоенные показатели в 19 раз. От бомбежек и обстрелов погибли 16 747 человек – 3% всех потерь. Остальные жертвы пришлись в основном на голодные смерти: алиментарная дистрофия, авитаминозы и др. Самым тяжелым был рубеж 1941–1942 годов. Суточные порции хлеба снизились для рабочих и инженеров до 250 г, остальным жителям – до 125 г. Пик младенческой смертности был в 1942 году, превысив уровень 1940 года в 1,8 раза.

Главными повреждающими здоровье факторами, по оценке медиков, стали «...голод, холод и ежедневное психическое напряжение от опасностей для жизни. Они взаимно отягощали друг друга, усугубляя нарушения жизнедеятельности организма». У женщин наиболее частым гинекологическим заболеванием была аменорея – прекращение в организме ежемесячных циклических процессов. Эндокринные и нервные нарушения приводили к атрофии яичников, торможению созревания яйцеклеток, дистрофическим изменениям половых органов вплоть до выпадения матки. При обследованиях в 1941–1942 годах взрослых женщин «аменорея военного времени» обнаруживалась у 80–90%. Стали невозможными не только зачатия, но и вообще интимная жизнь.

В результате число браков уменьшилось в шесть раз: от 12,6% в 1940 году до 2% в 1942-м. Частота репродуктивных половых контактов сократилась в два раза.

Однако в 1943 году вдруг случился всплеск репродуктивной энергии и свадебный фейерверк. Количество браков превысило довоенный уровень – 13,2%. Со сдвигом на один год, в 1944 году, взлетела рождаемость, превысив уровень 1940 года, соответственно 31% и 23,6%. При этом жизнеспособность младенцев сохранялась стабильной: частота мертворождений варьировала в интервале 1,7–2,1%. Хотя антропометрические параметры плодов (длина и масса тела) снизились.

Для оптимизации питания беременных и детей в июне 1942 года был создан совет по питанию. Ученые Педиатрического института разработали рецептуры питательных смесей из доступных заменителей: соевое молоко, восстановленное растительное масло из олифы, хвоя, дрожжевой суп и др. Принято постановление о введении дополнительных норм питания беременных и после родов в течение двух месяцев. Детская смертность от обычных заболеваний, за вычетом алиментарной дистрофии, стала снижаться: с 245 случаев (на 1 тыс. живорожденных) в 1942 году до 142 в 1943-м.

Беби-бум в осажденном Ленинграде противоречит всем канонам медико-санитарной науки. «Умереть должны были все», а «...они держались, жили вопреки научным расчетам...», писал один из блокадных врачей М. Фролов. Поэтесса Вера Инбер в стихотворении «Пулковский меридиан» так описывала блокадное педиатрическое «чудо»: «Но встречный – в одеяльце голубом,/ Мальчишечка грудной – само здоровье,/ Хотя не женским, даже не коровьим,/ А соевым он вскормлен молоком...»

В 1943 году существенных экономических изменений в жизни ленинградцев не случилось. Вопреки этому общая смертность с 1943 года стала поразительно уменьшаться, и к 1944-му ее уровень (17%) оказался ниже довоенного (17,5%). Как такое могло произойти?

По законам психодемографии накануне 1943 года должно было свершиться что-то духовно великое. Действительно, к концу 1942 года в битве под Сталинградом наступил критический момент: на карте истории оказалась судьба Отечества. И «вдруг» – 31 января добровольно сдался в плен командующий немецкой армией фельдмаршал Паулюс, а 2 февраля Красная армия одержала сокрушительную победу в тяжелейшей за всю военную историю битве.

Эта вдохновляющая весть, сугубо нематериальное явление, вызвала у людей взлет социального оптимизма и уверенности в начале великого перелома. В самом Ленинграде 18 января 1943 года было прорвано кольцо окружения. Образовался узкий коридор, по которому в город под обстрелом немцев пошли поезда с продуктами и вооружением. А через год, 27 января 1944 года, блокада была снята, продлившись 872 дня.

Значение психического состояния для репродуктивного потенциала отмечали многие работавшие в блокаду врачи. По мнению профессора М. Черноруцкого, в механизмах развития аменореи 1941–1942 годов ведущая роль принадлежала психосоматическому фактору. Улучшение женского здоровья в значительной мере определялось «...снижением нервного напряжения и положительными эмоциями в ожидании снятия блокады». К весне 1944 года частота аменорей у женщин сократилась до 16%, к лету 1944-го – до 6–8%.

Представленные материалы, достоверность которых не вызывает сомнений, подтверждают огромное значение духовно-эмоциональных факторов в обеспечении биологической жизнеспособности человеческого организма. Этим закладываются основания научного оптимизма для решения современных проблем воспроизводства населения. Демографическое возрождение России возможно, если будут найдены вдохновляющие общество великие социальные решения.

О начале войны я узнала из выступления Молотова по радио в санатории Алушта, где я проводила свой отпуск перед защитой диссертации (при Первом Мединституте Ленинграда, где я закончила аспирантуру по кафедре фармакологии).

С трудом удалось выехать в город Запорожье за дочерью, оставленной у матери мужа. С ужасами налетов врага и бомбардировок мы познакомились уже по дороге в Ленинград, когда разрушена была железнодорожная колея. Дрожа от страха, мы ждали, когда наконец-то тронется поезд и мы доберемся до Ленинграда.

Бомбардировки и налеты были ежедневные и в большей степени вечером (до 23 часов). Разрушались объекты, заранее спланированные по сигнальной наводке враждебно настроенных людей. Мы с ужасом нередко наблюдали эти сигналы.

Уже в первые дни войны начали поступать пострадавшие от налетов и бомбардировок в клиники Мединститута, Эрисмановскую больницу, которые превратились в госпитали.

Наш Мединститут эвакуировался в г. Новосибирск, а оставшихся преподавателей и студентов отправили в ополчение. Женщины, не мобилизованные сразу, начали работать в госпитале по оказанию помощи пострадавшим от налетов и бомбардировок. Я также начала работать в хирургической клинике, где заведующим был профессор Ю.Ю. Джанеладзе. Помогала принимать и обрабатывать поступавших раненых, пострадавших от налетов. Позже я стала работать палатным врачом в госпитале, где хирургом была Ольга Владимировна Бехтерева. Самым ужасным было то, что в первые дни войны была разрушена вся канализационная система. Не было ни воды, ни тепла. С наступлением холодов раненые лежали под несколькими одеялами, редко перевязывались, чтобы не охлаждать их. Палаты отапливались буржуйками с отводными трубами через форточки окоп. Операционные, где обрабатывались поступающие, не отапливались. И в этих ужасных условиях зимой работала хирург 0.В.Бехтерева, которая обморозила руки и потом поступила в стационар для дистрофиков, открытый только в начале 1942 г.

Из-за холодов перевязки делали с большими перерывами, и нередко наблюдали под повязкой белых червей, поедавших гной и очищавших таким образом раны от гноя. Мы поняли, что в таких тяжелых условиях природа помогает лечить гнойные раны.

Самая страшная беда поразила ленинградцев, когда сгорели Бадаевские склады и начался голод. С ужасом смотрели мы 8 сентября, когда над городом взметнулось пламя с подымающимся черными клубами дымом. Заканчивались все продукты в магазинах и нормы черного кусочка хлеба в 125 г. не хватало не только детям, но и работающим на заводах тем более. Люди умирали от голода, часто не доходя до места работы. Падали по дороге, не в силах подняться. Вначале голодных и ослабленных мужчин принимали за пьяных, и только потом поняли, что это результат голода.

Рано утром перед работой в госпитале я уходила за хлебом и по дороге в булочную попадала под обстрел, укрываясь в подъезде. А на пороге в булочную или в магазин видела женщин, не имеющих сил подняться или уже умерших. Приходилось не однажды видеть проходящие грузовые машины, наполненные трупами умерших. По дороге я видела лежащих завернутых в белые простыни и оставленных у забора больницы. Только в первые дни войны мертвых возили на саночках, но позднее их оставляли по дороге или у забора.

Получив по карточкам кусочек черного хлеба, я оставляла его дочери, разделив его на 4 части. Сама я не могла есть этот кусочек хлеба, оставляя четырехлетнему ребенку. В подвале нашего общежития, где мы жили (на Петроградской набережной, 44), был детский «очаг». Из него получали разовое питание в виде жидкого супа с плавающей крупой — чаще пшеничной. Иногда Алла, получив этот суп и с жадностью поедая его, говорила: «Мамочка, я тебе оставлю», по незаметно весь суп съедала. Его не так много было.

У нас не было никаких запасов продуктов. В первое время осенью у нас было 80 клубней картошки по одной штуке на день. Очищенную картошку я варила ребенку, а себе варила очистки от этой картошки. Однажды вместе с очистками сварила и ее ростки. Это было ужасное несъедобное варево, испортившее мне желудок. Все, что приходилось есть, сдабривала уксусом и таким образом утратила чувство вкуса. Доставшиеся мне 0,5 кг овса я варила, перекручивая несколько раз через мясорубку. Жидкость давала ребенку, а из жмыха пекла прямо на плите лепешки. Эта пища окончательно засорила мой желудок и кишечник. Мое счастье — я не испытывала чувства голода.

Ночами напролет топила плиту, чтобы не остывала кухня, где мы жили с дочерью и с сотрудницей, переехавшей ко мне с двумя сыновьями двенадцати и десяти лет. Я лежала и пересчитывала свои ребра под сухой кожей. Сна не было, чувства голода тоже.

Уходя на работу в госпиталь, я оставляла Аллу в дверном проеме на стуле. Это самое безопасное место, так как стены были очень толстые (это бывшая царская конюшня). А вечером, когда чаще происходили бомбардировки с зажигательными бомбами, мы нередко спускались в бомбоубежище. На ребенка надевала шубку, сверху сумка, где лежала рубашка и кусочек сахара.

Зимой я очень ослабла, с трудом передвигалась. На наше счастье в институте открылся стационар для дистрофиков, куда я получила путевку, чтобы подкрепить силы. Эти две, недели спасли меня. Это было в начале 1942г.

Хочу рассказать о трагедии одной семьи. Ассистент нашей кафедры каждое утро уходил с сыном, чтобы поймать собаку или кошку для питания. Но ни разу им не удалось поймать — все животные были выловлены и съедены голодными. Их несколько поддержала крупная собака, которую привели пожилые люди, чтобы ее безболезненно усыпить. Эта собака какое-то время поддержала эту семью. Потом умерли жена и сын. Девочку сотрудники кафедры поддерживали своими крохами. Затем в начале 1942 г., когда открылся стационар для дистрофиков, в него получил путевку этот ассистент. То, что там готовили, он уносил домой для дочери, а от первых же порций этого хорошего питания у Алексея Ивановича начался голодный понос, и он вскоре умер. Оставшуюся его девочку поддержали сотрудники кафедры, и она осталась жива.

В 1942 г. повысилась норма хлеба. Члены семьи получали 250 г хлеба, а работающие — по 500 г. Можно было жить, хотя и не было никаких других продуктов. У нас не было даже столярного клея, который поддерживал жизнь у наших соседей. В марте 1942 г. случилось несчастье — мы потеряли хлебные карточки. Как это случилось, я не знаю. Хлопоты мои ничем не кончились. Алла спросила: «Мамочка, теперь мы умрем?». В институте я встретила знакомого работника обкома, который предложил эвакуироваться с заводом «Красный выборжец» — он уже грузился в эшелон. Итак, мы эвакуировались. Сначала в эшелоне, потом в машине, набитой людьми, по Ладожскому озеру до какого-то пункта, с тем, чтобы дальше следовать в эшелоне, сопровождая ребят-фэзэушников.

Это были дистрофики, страдавшие голодным поносом. Они ничего не могли сеть, еле дышали, не было возможности переодеть их в сухую одежду. И так мы ехали в теплушках (на верхних полках). Где-то на пути в Свердловск нас перегрузили в классные вагоны. Так мы доехали до Свердловска. Путь от Ленинграда занял 19 дней. За это время я поправилась, набралась сил. Но все пережитое, как в Ленинграде, так и в пути, настолько потрясло меня, что при виде улыбающихся людей в Свердловске я была возмущена: «Как это можно улыбаться в такое ужасное, голодное время».

В Свердловске мы жили несколько дней, получали питание, пока не появилась возможность поехать дальше к моим родителям на станцию Алтайская. Там работал мой отец на стройке дороги Барнаул-Сталинск. Жили они в простой теплушке без удобств. Там у родителей я оставила мою дочь 4-х лет. Я сочла необходимым пойти в военкомат просить послать меня на фронт. Это был 1942 год. На фронт меня не отправили, а предложили работать в эвакогоспитале -3727, находившемся в с.Троицком Алтайского края.

Дата: 13.09.2015 0 5502

Одной из самых трагических страниц Великой Отечественной войны стала блокада Ленинграда . 8 сентября 1941 года немецкие войска взяли Шлиссельбург, и город практически оказался в полном окружении. «Большой земли» можно было достигнуть только через Ладожское озеро.

872 дня продолжалась блокада города. Освобождение пришло 27 января 1944 года. Однако жуткий голод 1941-1942 годов отразился не только на здоровье ленинградцев, переживших войну, но сказывается до сих пор на здоровье детей блокадников, их внуков и даже правнуков...

Голод, холод и бомбежки

Многие блокадники до сих пор начало голода в Ленинграде связывают с пожаром на Бадаевских складах. 8 сентября в 18:55 немцы совершили массированный налет и сбросили на город 6327 зажигательных бомб. Возникло 183 пожара, в том числе на складах имени Бадаева.

Огромные черные клубы дыма были видны из всех районов города. Горожане говорили, что на базе сгорели продукты, которых хватило бы на три года. Это одна из блокадных легенд. Одноэтажные деревянные здания арендовали многие предприятия. В сараях находились пустые стеклянные банки, кровати и диваны, даже апельсиновые корки...

Из продуктов в большом количестве имелись растительное масло и сахар. Отсюда огромные черные клубы дыма. Мука, зерно на Бадаевских складах практически не хранились. Данное продовольствие складировалось на мельничных комбинатах. И конечно, запасов было не на три года вперед - всего на несколько дней. Дело в том, что с петровских времен город снабжался продовольствием с колес, то есть привезли, быстренько распродали, опять завезли...

Уже в августе 1941 года (еще до начала блокады) из Смольного сообщили в Москву о нехватке продовольствия в Ленинграде. А в октябре врачи зафиксировали первые случаи дистрофии среди населения.

Голод распространялся стремительно. Из воспоминаний жительницы блокадного Ленинграда Нелли Александровны Платуновой: «Зимой 1942 года по Кировскому проспекту (ныне Каменноостров-ский) везли бочку с казеиновым клеем, из которого получали питательную жидкость. Колесо телеги попало в трещину мостовой, бочка опрокинулась и раскололась. Содержимое вылилось на грязный снег. Оголодавшие люди опустились на четвереньки и стали слизывать клей с земли».

Чем питались ленинградцы, а точнее чем пытались заглушить голод? 6 сентября впервые хлеб выпекли с добавками: от 15 до 33% различных примесей находилось в продукте. Затем примесей становилось все больше: пищевая целлюлоза; опилки, слегка сдобренные дрожжами; вскоре в ход пошла обойная пыль - то, что удавалось выбить из мешков, где когда-то хранилась мука.

Блокадница Людмила Константиновна Кочетова хорошо помнит то время: «Мама любила всякие специи - в доме их было довольно много. На первое время хватило. В кастрюлю наливали воды, добавляли несколько лавровых листочков, горошки черного перца - „суп“ готов. Потом варили студень из ремней, столярного клея, много потребляли соленой воды, пока соль была».

Жалкие калории, которые получал организм человека, сжигал холод. Топить было нечем. На улице минус 30 градусов, в комнате - на 1-2 градуса теплее. Артобстрелы и бомбежки стали тяжелым психологическим испытанием для ленинградцев.

Осколки убивали. Но еще немцы сбрасывали с самолетов пустые просверленные бочки. От издаваемого такими «бомбами» воя можно было потерять рассудок. Жители города находились в постоянной стрессовой ситуации...

Первые исследования

Последствия жуткого голода первой блокадной зимы не заставили себя долго ждать. К весне 1942 года Дорога жизни, проложенная по льду Ладожского озера, заработала на полную мощность. Продовольственный паек заметно увеличился. А люди продолжали умирать тысячами и в марте, и в апреле, и в мае. Медики пришли к выводу: в организме ленинградцев произошли негативные изменения.

Поэтому нет ничего удивительного, что в мае 1945 года умирали совсем молодые люди. Диагноз - инфаркт миокарда.

Вспоминая войну, Галина Григорьевна Рому рассказывала автору этой статьи: ее муж умер через несколько десятилетий после Победы от... истощения. А работал он поваром! Его организм усваивал витамины в недостаточном количестве - последствия блокадного голода.

Почти сразу после начала блокады врачей стали удивлять пациенты с пониженной температурой, склонностью к отекам, у женщин наблюдалось прекращение менструального цикла. Это были первые признаки болезни, названной позже алиментарной дистрофией.

Еще во время блокады ученые начали проводить в этой области исследования. Например, по результатам экспериментов над животными, которые голодали, выяснилось, что даже через полгода после окончания голодовки клетки всего организма у братьев наших меньших не восстанавливались до первоначальных размеров.

В 1948 году медики обследовали 140 рабочих Металлического завода, которые перенесли дистрофию. Оказалось, что блокадный голод и ежедневный стресс стали причиной необратимых негативных процессов в сердечно-сосудистой системе.

Заболевание только дистрофией - редкий случай во время блокады. В основном ленинградцы имели букет заболеваний, также способствовавших необратимым процессам. К примеру, в послевоенные годы в Ленинграде резко возросло число больных гипертонией. Тогда данную «вспышку» не связали с блокадой.

Начатые в 1948 году исследования не довели до конца. «Ленинградское дело», «дело врачей» - и о последствиях блокады забыли на долгие годы.

Блокадное «наследство»

Только в конце прошлого века медики вернулись к изучению отдаленных последствий блокады и пришли к неутешительному выводу: изменения в организме блокадников произошли на генетическом уровне, то есть все их недуги, обраставшие и другими болезнями, передавались по наследству детям, внукам и правнукам.

Вот характерный пример. Женщина-врач пережила все ужасы блокады. Ее муж не погиб на фронте. Вернулся домой. Через некоторое время в семье родилась дочь. С детства девочка страдала комплексом заболеваний сердечно-сосудистой системы, щитовидной железы, надпочечников, поджелудочной и половых желез. Врачи не смогли вылечить ее, и в цветущем возрасте дочь блокадницы умерла.

Исследования доктора медицинских наук, профессора Бориса Михайловича Рачкова показали, что в конце прошлого столетия 40% (!) внуков и правнуков блокадников имеют те или иные заболевания.
Есть такие редкие недуги позвоночника, как болезнь Кальве и болезнь Кюммеля - у потомков блокадников они встречаются чаще, чем у других их сверстников.

Также блокада наградила их еще одной редкой болезнью Шейермана-May. Выражается она в том, что позвонки человека быстро деформируются, теряют нормальную форму, так как разрушается их структура.

Также у потомков блокадников диагностируются болезни сердца, органов слуха, зрения, опорно-двигательного аппарата, «некачественные» суставы и зубы. Часто встречаются заболевания, обусловленные нарушением обмена кальция, фосфора, магния, что, опять же, приводит к патологии позвоночника.

Уже в современном Петербурге родился ребенок - правнук блокадников, у которого первые зубы появились в семь лет!

«Ничто на Земле не проходит бесследно...» Как выяснилось, ленинградская блокада не закончилась в январе 1944 года. Борьба с последствиями тех страшных лет предстоит еще долгая.

Прошло 67 лет со дня снятия блокады Ленинграда, но внимание к ее истории не уменьшается. Выходят все новые и новые исследования, посвященные разным аспектам истории обороны города, но тема здравоохранения и санитарных последствий войны и блокады до сих пор не получила должного развития в трудах историков медицины. Сложилась традиция сводить последствия блокады к разрушению промышленности, городского хозяйства и культурных ценностей, традиционно не одобрялись попытки исследователей уточнить численность жертв блокады. Если раньше это происходило из-за запрета темы, то теперь связано с ее неразработанностью. В то же время мировая научная общественность, обеспокоенная угрозой возможных глобальных потрясений и бедствий, проявляет все больший интерес к опыту медиков Ленинграда. Сегодня задача ученых состоит в том, чтобы углубить изучение материала, который дала блокада города, и по возможности продолжить исследования санитарно-гигиенических последствий осады, как непосредственных, так и отдаленных во времени.

Деятельность медиков в блокадном Ленинграде помогла спасти жизни тысяч людей и приобрести опыт борьбы с голодом в чрезвычайных условиях. Было сделано так много, что неспециалисту в вопросах медицины трудно оценить результаты этой работы. Врачи одновременно лечили больных, когда те уже не могли сопротивляться болезням, и вели научные исследования: изучали типичные болезни военного времени, особенности заболеваний, характерных для мирного времени, патологию внутренних органов у раненых.

Кроме трудностей жизни в блокадном городе (голод, отсутствие тепла и электричества, воды, неработающая канализация, артиллерийские обстрелы и бомбежки) присутствовали и другие проблемы: многим больницам и клиникам научно-исследовательских институтов пришлось работать не по своему профилю, так как подавляющую часть пациентов составляли больные дистрофией. В январе 1942 г. число больных превысило «штатное число коек» и большую часть из них составляли люди, умиравшие от истощения. Опытным хирургам, отоларингологам, фтизиатрам, окулистам приходилось «переквалифицироваться» в терапевтов. Кроме этого, менялись и сами болезни: с одной стороны, истощенный голодом организм человека иначе реагировал на заболевания, привычные для мирного времени. Атипичное, неузнаваемое течение заболевания при катастрофической недостаточности лабораторных исследований ставило врачей в затруднительное положение и имело тяжелые последствия. С другой, - появились болезни, которые в условиях мирного времени встречались редко (цинга, скорбут, авитаминозы и т.п.) и только в период блокады получили значительное распространение. Также выросло число военных (обстрелы и бомбежки) и бытовых травм, наблюдались обширные некрозы кожи, язвы конечностей. Многие случаи язв были результатом истощения и отеков и проходили очень тяжело, имелись смертельные исходы. Часто люди, пережившие блокаду, упоминают об исчезновении целого ряда болезней. При этом они называют аппендицит, холецистит, язвенную болезнь желудка, ревматизм, малярию, иногда простудные заболевания. Ученые и практические врачи, работавшие в осажденном Ленинграде, отмечали, что в период блокады заметно реже встречались такие распространенные заболевания, как грудная жаба, инфаркт миокарда, сахарный диабет, базедова болезнь. Многие типичные сердечно-сосудистые заболевания мирного времени, например, ревматизм, стали встречаться значительно реже, другие, такие как остро развивающиеся формы гипертонической болезни, – наоборот, чаще.

Снижение в годы войны заболеваемости ревматизмом медики объясняли разными причинами. В частности, понижением «реактивности микроорганизма вследствие значительных и длительных нарушений питания» и атипичным, вялым течением болезни. Однако заводские врачи не могли полностью согласиться с мнением врачей-исследователей: они опирались на материалы, взятые из разных источников. Клиницисты «вычисляли свои показатели» по данным на больных, госпитализированных в клиниках и больницах. Но дело в том, что в период блокады все места в больницах были заняты больными алиментарной дистрофией. Попасть в стационар было трудно и, если туда брали, то только с очень тяжелой формой ревматизма, с острыми ревматическими атаками или нарушением сердечной деятельности. Поэтому процент больных ревматизмом, лечившихся в стационарах, был очень низок, что и приводило к искажению сведений. Что же касается данных сотен промышленных предприятий, на которых регистрировались «десятки тысяч больничных листков, полученных рабочими как в амбулаториях и поликлиниках, так в больницах и клиниках институтов Ленинграда», то согласно им, ревматизм как нозологическая форма болезни в годы войны не исчезал.

В структуре заболеваемости в период с 1942 по 1945 гг. наблюдался рост числа сердечно-сосудистых заболеваний. Но увеличение числа пациентов с этой патологией в большей степени проявилось не в период наиболее сильного голода, а значительно позднее. Сотрудник Ленинградского научно-исследовательского института гигиены труда и профзаболеваний И. Г. Липкович в 1946 г. писал в работе «Санитарные последствия войны в области гигиены труда»: «Когда решались судьба Родины и жизни самих ленинградцев, сознательный импульс позволил подавлять легкие нарушения функции нервной системы в части их внешнего проявления». Он подчеркивал, что в тяжелых условиях блокады человек был целеустремлен, его внимание сосредоточено на работе, где все его мысли, знания и энергия направлялись на скорейшее достижение победы. «Но как только фашизм был разгромлен, импульс, тормозящий проявления патологических нарушений со стороны нервной системы, исчез, и у части населения организм реагировал тяжелой реакцией нервной системы. То, что накапливалось исподволь <…> и незаметно в течение длительного периода, проявилось после победы».

Нервно-психическое, а также физическое перенапряжение, неизбежно сопутствующее войнам, способствовало развитию функциональных болезней сердца, которые в разное время и во многих странах были описаны под названиями «возбужденное сердце солдата», «синдром усилия», «синдром эмо­ций», «невроз сердца» и служили причиной увольнения из армии десятков тысяч людей. Однако Н. А. Куршаков (1944) не обнаружил этого заболевания у солдат Советской Армии, а при проведении Т. С. Истамановой углубленной разработки историй болезней нейро-циркуляторная астения была выявлена лишь в 3,8% всех случаев сердечно-сосудистых заболеваний в действующей армии, что, по мнению автора, было обусловлено высоким боевым духом и хорошей физической подготовкой солдат.

В то же время, несомненно, возросла заболеваемость облитерирующим тромбангиитом, что, по мнению М. И. Хвиливицкой, было обусловлено совокупным воздействием перенапряжения, охлаждения и курения.

Наблюдения военных лет подчеркнули роль хронических легочных заболеваний как причины недостаточности кровообращения («легочное сердце»), привлекли внимание к разработке этой важной проблемы кардиологии и подтвердили наличие тесной функциональной связи аппаратов дыхания и кровообращения, на что указывал Г. Ф. Ланг. Данные клинического наблюдения, электрокардиографического и рентгенологического исследования привели А. Г. Дембо к выводу, что в основе недостаточности кровообращения лежат дистрофические изменения гипертрофированного, а иногда и неуспевшего гипертрофироваться миокарда. Эта проблема была всесторонне обсуждена на XIII Всесоюзном съезде терапевтов в 1947 г. На съезде было отмечено, что проведенные в годы войны исследования советских терапевтов внесли ценный вклад в кардиологию, которая в 60-е годы организационно оформилась в качестве научной клинической дисциплины. Следует отметить, что терапевты в это время пользовались главным образом номенклатурой и классификацией болезней аппарата кровообращения, разработанной Г. Ф. Лангом и принятой XII Всесоюзным съездом терапевтов, что позволяло сопоставлять материалы.

Но особое место среди заболеваний блокадного времени заняла гипертония. В тяжелых условиях весны 1942 г. первые сигналы тревоги подали окулисты, затем медикам почти всех специальностей пришлось в повседневной практике сталкиваться с этой проблемой. Учеными, в частности, М. В. Черноруцким, был отмечен значительный рост, начиная с 1943 г., госпитализаций в связи с гипертонической болезнью. Сотрудники клиники Г. Ф. Ланга, работавшие на фронте во время войны – Б. В. Ильинский, И. С. Канфор, обнаружили, что частота гипертензии у бойцов и офицеров прифронтовой полосы была в 2 раза более высокой, чем у бойцов и офицеров тыловых частей. Ученые З. М. Волынский, И. И. Исаков обследовали сразу после окончания войны и еще через 5 – 10 лет более 40 000 жителей города. Оказалось, что у лиц, вернувшихся с фронта, частота гипертензий превышает таковую в контроле в 2 – 3 раза; у переживших блокаду, но не страдавших алиментарной дистрофией – в 1.5 раза; а у лиц, перенесших дистрофию, – в 4 раза. Таким образом, и психоэмоциональный фактор, и дистрофия сыграли центральную роль в беспрецедентном росте гипертонии в Ленинграде.

Этот факт стал подтверждением нейрогенной теории происхождения гипертонической болезни Г. Ф. Ланга, сформулированной им еще до войны. На основе детального анализа клинических, патологоанатомических и гистологических данных ученый убедительно доказывал первичность функциональных нарушений в механизмах развития гипертонической болезни, отмечая, что морфологические изменения появляются позднее. Основным этиологическим фактором гипертонической болезни он считал повторные острые или длительные перенапряжения нервно-эмоциональной сферы отрицательными и неотреагированными эмоциями, которые способны вызвать нарушения функции высших нервных регуляторов артериального давления в коре и подкорковых центрах головного мозга со склонностью к повышению возбудимости этих центров и, соответственно, к усилению прессорных сосудистых реакций.

Итак, мы очень коротко и в самой общей форме рассказали о трудностях, которые стояли перед медицинскими работниками в осажденном Ленинграде. Преодоление этих трудностей в борьбе за жизнь ленинградцев требовало и от медиков-исследователей, и от врачей-практиков колоссального напряжения сил. В современных условиях задача изучения медицинского аспекта блокады стоит в первых рядах проблем, ожидающих глубокого исследования. В этой связи следует отметить, что в стенах ФГУ «ФЦСКЭ им. В. А. Алмазова» ведется подобная работа: продолжается изучение «ленинградской блокадной гипертонии»; совместно с Князь-Владимирским собором ведется поиск информации о погибших в годы блокады врачах, наших земляках.

И сразу же возглавила здесь врачебный участок с небольшим персоналом, но ворохом нерешенных проблем. Трудно было на первых порах, и не кому было помочь, подсказать и поправить: полагалась только на себя, на знания, да помогала молодому врачу завидная энергия. Они были главной опорой во всех невзгодах первых нелегких месяцев. Быстро пролетела нарядная осень, отвьюжила зима, отзвенели капели. Могла ли Зинаида Мартыновна знать в тот первый летний месяц сорок первого, что скоро все резко изменится не только в ее судьбе, но и в судьбе Родины.
Ей очень хорошо запомнился ясный, солнечный и ласковый день – 22 июня. Воскресенье многие собирались провести на лоне природы, проведать детей в пионерском лагере. Но по радио прозвучало страшное слово «ВОЙНА». И Зинаиду Мартыновну сразу же призвали в город Бийск, где уже было развернуто несколько госпиталей. И, надо сказать, что развертывание их было проведено очень организованно.
Госпиталь, в который молодого доктора направили начальником хирургического отделения, размещался в зданиях универмага, гостиницы и Госбанка. Работа была сначала исключительно организационная: приводили в порядок отделения, готовились к приему раненых. Заботой персонала палаты стали уютными, чистыми, с массой цветов, которые приносили жители Бийска. Это было легко, потому что все предприятия города стали шефами госпиталей. И куда бы мы ни обращались, все выкладывали сполна и от души: и зеркала, и посуду, и многое другое – что ни попросишь.
Когда пришло время принимать больных, врачи материально и морально были готовы. В первые дни начала приема раненых и больных с фронта было очень трудно. У Зинаиды Мартыновны врачебный стаж – 10 месяцев, а потом ведь к таким больным она не привыкла. Никогда такого количества раненых и калек не видели. Но сетовать и плакать было некогда. Бойцам надо было оказывать помощь.
Отделение Зинаиды Мартыновны предназначалось для тяжело раненых. В основном ранения нижних конечностей - уже инвалиды с костылями, без рук. Несмотря на такое гнетущее состояние, врачи старались, как могли, поднимать их настроение, укреплять дух. Своими силами организовывали концерты, пели и танцевали, ставили маленькие инсценировки. Приглашали учеников школ Бийска, они тоже старались, как могли, скрасить жизнь раненым.
Зинаида Мартыновна говорила, что за эти несколько недель буквально перевернулась вся ее жизнь. Тихая и мирная, казавшаяся теперь уже такой далекой, работа в деревне была взорвана суетой, стонами, кровью, в общем, всеми атрибутами военного хирургического отделения.
Концерты и выступления перед ранеными – дело, конечно, нужное, но не самое главное. Другие проблемы больше всего волновали ее в те дни, главная из которых: «Где взять вчерашней студентке опыт хирурга?». Ведь помощи ждут сейчас, сию минуту. Один за другим подходили к городу эшелоны с ранеными. Надо было работать, работать и учиться.
Коллектив отделения, который возглавила Зинаида Мартыновна, боролось за жизни раненых. Главной задачей и для нее, как заведующей, так и для всех ее помощниц было восстановить их силы и способность держать оружие бойцам.
Проходили месяцы лечения, уезжали на фронт вчерашние пациенты. «Радостью наполнялось в такие дни мое сердце,» - вспоминала Зинаида Мартыновна – «значит, я что-то умею, значит, есть и доля моего участия в этой страшной войне».
Наступил 1943-й год – новый жизненный этап для Зинаиды Мартыновны. Застучали на стыках колеса вагонов, все дальше на юг уходит от Москвы воинский эшелон, а в одной из его теплушек едет на фронт Зинаида Мартыновна. Далекий Бийск, госпиталь, родители, муж, от которого с фронта давненько не было писем, будущая работа вереницей кружились в голове, сменяя друг друга.
«На одном из перегонов неподалеку от фронта фашистские самолеты обрушили на наш эшелон свой страшный груз» - вспоминала Зинаида Мартыновна. – «Чудом я уцелела в этой первой бомбежке. Были потом и другие, не менее страшные, но эту, первую, я запомнила на всю жизнь. Все испугались, побежали куда-то, а мы с подругой сидим, затаились – так и не попала в нас бомба. Впервые я испытала то, о чем столько слышала от раненых».
На Украинском фронте в полевом передвижном госпитале №280 Зинаида Мартыновна тоже была начальником хирургического отделения. Там медлить было нельзя. Отдыха практически не имели. Если кто-нибудь сменит, то только на несколько минут. Потому что хирургов было мало, а раненых – целые поля.
Приходит эшелон летучка. Надо выгружать раненых, а куда? На поле. А в апреле были еще заморозки. И вот это-то поле и бомбит фашист. А раненые, они же не могут этому препятствовать – абсолютно беззащитные. «Летит самолет и обстреливает, все уничтожает. Жутко вспоминать» - говорила Зинаида Мартыновна.
В операционной работали сутками. Так уставали порой, что иногда спускаешься по лестнице из операционной и тут же падаешь.
Старобельск. Кантемировка. Тяжелые кровопролитные бои. Тысячи раненых, тысячи срочных операций. Огромные, нескончаемые очереди вокруг госпиталя. Стоны и крики. Этому, казалось тогда, не будет конца. За всю войну не выпало ни одного дня, чтобы не было операции. Приходилось делать все – и оперировать, и переливать кровь, и делать перевязки, и накладывать гипс. И это в условиях, максимально приближенных к передовой, под постоянными артобстрелами и бомбежками.
Счастье остаться жить. Счастье спасти жизнь человеку. Сколько их, спасенных жизней за годы войны? В среднем, Зинаида Мартыновна делала в день по 15 операций, и если умножить это на количество дней войны, сколько получится? Много получится… И как радостно осознавать, что многие из пациентов вновь становились в строй, шли к ПОБЕДЕ, завоевали ее и потом еще долго жили под мирным небом.
Я всегда буду помнить тебя, моя любимая бабушка и постараюсь быть достойной твоей памяти.

Батищева Мария Вячеславовна,
врач акушер-гинеколог, г. Бийск, Алтайского края